У неба взаймы

На небе мокрая газета:

весомость чайки и кроссворд.

Такси зажёванной кассетой

вползает медленно во двор,

где всё как прежде: люди, кони,

точнее — ржание коней,

курящих что-то на балконе,

в один из тех дождливых дней,

когда строка течёт к запястью

и голос (надо же!) дрожит,

когда поэт не ищет счастья

и не от счастия бежит.

Идёт походкою нетвёрдой

дворами прочь от площадей

решать небесные кроссворды

под хохот выпивших людей.

Зубной порошок холодной зимы.

Фабричные чёрные трубы.

Внезапные строки у неба взаймы

бормочут охочие губы.

И, кажется, только начавшись едва,

скрывается день в подворотне,

движенье минуты умножив на два.

Уверенно. Бесповоротно.

А ноги всё тянут пойти пустырём,

расставить подошвой акценты.

Однажды зимою мы не умрём,

коснувшись небесной плаценты.

Всё будет, как прежде: дома, порошок.

Лишь полупрозрачные трубы

пронижут собою зудящий ожог

над городом N беззубым.

На столе в большой квартире —

авторучка, А4,

чай, преследующий сон.

Лягут строки в параллели

быстро-быстро, еле-еле.

Многослойный горизонт.

А за той границей — лица,

друг, уехавший в столицу

да цыганские глаза,

наблюдающие строго

в ожидании итога

за бумагою из-за.

Точка, точка, запятая.

Мысли движутся трамваем.

Перельман, Пуанкаре.

За бегущею цепочкой

начинается отсрочка,

точно длинное тире.

А пока в хитросплетенье

на стене замкнулись тени.

Развернулся чайный лист.

И глядит в прямоугольник

с сединой в щетине школьник.

Добросовестный статист.

Стрелки — спицы — колесо.

Мчит велосипед.

Циферблатное серсо

ускоряет бег.

Под моей рубахой тоже

слышен тихий стук.

Посмотри, как быстро, Боже,

я качусь без рук.

Я читал своей собаке Бродского.

Просто захотелось

прочесть что-нибудь вслух.

Плюс ко всему —

моя собака

совершенно не умеет читать

(ни вслух, ни даже про себя).

Она перевернулась на спину

и начала вращаться

против часовой стрелки,

точно отматывая

своё собачье время

назад.

Сделав два-три оборота,

она замерла,

призывно глядя на меня.

Я смотрел на неё,

и вправду

как будто помолодевшую.

Впрочем, Бродский тут

совсем не причём.