О весна без конца и без края… Рецензия на пьесу Ольги Малышевой «Дилфизо и Донада»

…твоя кровь онемела — и не сможет заговорить, пока ты гордишься собственной смертью, пока ты не предал свою душу в руки того, кто не сможет её понять.

Ашраф Файяд

Пьеса Ольги Малышевой страшно и прекрасно загадочна, и это с самого начала нужно признать как факт, потому что иначе всё будет обманчиво понятно и скучно.

Легче всего сравнить новую пьесу Ольги Малышевой с котлом ведьмы, в котором происходит какая-то страшная алхимическая реакция, результат которой всегда не определен и не конечен.

В центре сюжета лежат истории двух женщин — таджички Дилфизо и ирландки Донады. В историях они описывают свои, почти мистическим образом очень похожие, несмотря на разницу в сотни лет и тысячи километров, жизни: везде есть раннее замужество, потеря ребёнка, предательство мужа, осуждение и так далее. Рассказанные параллельно или последовательно, эти две истории достаточно прямолинейны, и из них достаточно быстро можно вывести какое-то подобие, простите за тавтологию, «однозначных выводов» (однозначно правдивых и небезосновательных) о бесконечном патриархате (это правда), отсутствии прогресса (и это правда) и бескрайней, неизбывной и тяжёлой женской участи (и это, конечно, тоже), которые никогда не меняются, как и война. Однако же проблема в том, что как раз-таки меняются (всё, как известно, течёт, и нет ничего неизменного в мире), но это уже совсем другая история. Лучше не будем баловаться колониальным молотком по забиванию аборигенов под названием «прогресс», потому что всё это какие-то «большие истории больших людей», каких-то важных (и предающих) мужчин, которые ворочают камни Истории, а здесь дело совсем не в этом.

Во-первых, очень важно, что четыре главных героя — это те, кто обычно остаются за сценой и молчат: женщины и дети. И разница между привычными рассказчиками — мужчинами или отстранённым голосом за кадром — не только в том, что они рассказывают, но и как. Женщины и дети в патриархальной парадигме лишены сейчас, зато в полной мере владеют всегда, то есть их мало интересует политическая или социальная обстановка, в их словах мало конкретики (о происхождении героинь, о войнах, на которых воевали их мужья, можно понять только исходя из контекста), но много общего. Традиции, которые во многом являются причиной их горькой судьбы, даны им не так, как мужчинам: для них традиции — это живая связь с потусторонним и вневременным, которая вскрывает какой-то первопричинный, неописуемый ужас перед хаосом реальности, что стоит за этим всем.

И он, этот ужас, обязательно придёт за ними.

Во-вторых, это не две истории — это одна история, и тут происходит та самая алхимическая реакция — там, где происходит смешение историй. Перекрёстный монтаж пьесы, когда историю боли рассказывает то Дилфизо, то Донада, используя очень похожие слова, очень похожие песни, буквально перекидываясь образами, как в игре мячом, создаёт то, что обычно называется магией искусства: создаётся воображаемое пространство смешения и столкновения. Место, где две женщины, два мальчика, две истории, два мира, две реальности, вырванные социумом из линейного потока времени, могут встретиться и узнать себя, как в зеркале, но там, где должна быть радость узнавания; где люди говорят: «Мен сені жақсы көремін»; где Нарцисс влюбляется в своё отражение, оказывается лишь ужас, без конца и без края.

Резюмируя, надо сказать, что эта пьеса, конечно, в первую очередь о женщинах, но во вторую очередь — обо всех оставшихся на обочине; обо всех, кого колёса Истории перемололи, как они думали, в прах. Пьеса о том, что и из праха их можно оживить. Не как призрак, а как живое тело, чувствующее прохладу осенних ветров и ждущее весну, что однажды должна прийти и рассеять серых туч войска.