Старик и его море

Первое, что я здесь отметил, — слой ракушек, покрывающих землю. Куда ни ступишь — везде ракушки. И неустанные ветра, поднимающие мелкую пыль вперемешку с солью.

Тастубек — потрепанный поселок из пары десятков домов, большинство которых пустует. Дома обветшали от солнца и ветра, как и их хозяева. Когда-то здесь жили семьи рыбаков, но потом море ушло, люди побросали свои дома, и в поселке остались лишь старые рыбаки и те, кто остался присматривать за ними. Местные жители добираются до областного центра на мотоциклах, и это по-настоящему раритетные модели вроде «Урала» или «Явы».

Выезжали мы рано, часов в шесть. Абеке, местный житель и мой проводник, уже ждал во дворе. У Абеке все передние зубы покрыты золотыми коронками, и каждый раз, когда он заговаривал, я сначала смотрел ему в рот, а потом уже в глаза. Он спросил меня насчет бензина, я отчитался, что заправился в городе накануне вечером. Мы собирались на север в сторону Большого моря. В салоне машины лежали заряженные фотоаппарат и камера.

День стремительно нагревался. Я вел машину, мой проводник устроился на заднем сиденье. Я рассказал Абеке, что купил пояс из верблюжьей шерсти, который якобы хорошо лечит больную поясницу. Поясница у меня никогда не болела, а купил я его в качестве сувенира у старухи, совершенно копченой на вид, как и рыба, которой она торговала.

Первые несколько минут езды попадались стада верблюдов. Абеке спросил, пробовал ли я шубат. Я сказал, что пробовал и мне понравилось. Потом он спросил, пробовал ли я кумыс — я не пробовал. Тогда он пообещал на обратном пути угостить меня кобыльим молоком. У старого берега, там, где раньше был порт, в тени одинокого карагача сидел старик и глядел куда-то вдаль. Мы проехали мимо, обдав его пылью, но он даже не шелохнулся.

Асфальтированная дорога закончилась через пятнадцать-двадцать километров, дальше перейдя в обкатанное бездорожье. Впереди замаячил зеленый островок — это била из-под земли скважина, у которой топтались лошади, пришедшие на водопой. Мы остановились, чтобы наполнить бутыли, набрали около двадцати литров. Дальше начались солончаки — мы ехали по дну ушедшего моря. Местами земля была в узорах трещин — такырах, издалека напоминающих чешуйки на обветренной коже.

Опасаясь пропустить что-то интересное, я переключил рычаг и поплелся на малой скорости. Первое, что мне захотелось сфотографировать, — саманный дом, занесенный песком. Половина окна и крыша, покрытая серым шифером, торчали сверху. У дома на песке ползала черепашка. Термометр автомобиля показывал пятьдесят градусов снаружи, на часах не было и десяти. Едва я открыл дверцу машины, как на меня сразу же обрушилась жара. Я бросился к развалинам, сделал несколько снимков, заглянул в окно. Изнутри дом засыпало песком, удалось разглядеть только пустую рамку от фотографии, висевшую на стене.

— Несколько лет назад приезжала женщина, — сказал Абеке, — искала могилу матери.

— Нашла? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Нет.

Несмотря на утро и солнце, мне вдруг стало жутко. Я поспешил к машине, включил кондиционер на полную мощность, и мы отправились дальше. И дальше начались совершенно сюрреалистичные пейзажи. Огромные кусты цветущего жингиля, как розовые островки среди белого моря, поражали размерами. Там, где корка соли была тоньше, росла верблюжья колючка. Я едва не проехал белый скелет крупного животного с торчавшими вверх ребрами. Снова остановился, пощелкал фотоаппаратом. Абеке взглянул на кости и заявил, что это скелет верблюда.

Абеке сказал:

— Сальвадор Дали. Туристы так говорят.

Я кивнул и спросил:

— Тебе не грустно, когда ты смотришь на это?

— Нет, — сказал он. — Я море-то и не помню.

Дорога становилась хуже, местами ее и вовсе не было, ехали по песку. Иногда дорогу перебегали толстые суслики, но вскоре и они исчезли. В какой-то момент я радостно закричал, потому что увидел вдалеке воду, но Абеке сказал, что это мираж.

Слева потянулись чинки — гигантские обрывы, бывшие когда-то берегом моря, издалека походившие на Великие каньоны. И вот показались внушительных размеров останки кораблей. Они лежали на боку, словно скелеты гигантских мертвых китов, выбросившихся на берег. Железо покрыл слой ржавчины. Обшивку некоторых кораблей растащили местные жители на металлолом. Жара стояла шестьдесят три градуса, но я все равно взобрался в кабину рулевой рубки и встал у предполагаемого штурвала. Стоял на останках корабля и глядел вперед, и вместо моря видел мертвую пустыню. Абеке предложил меня сфотографировать, но я отказался.

Проехав еще немного, мы наконец добрались до нового берега моря, которое уже виднелось вдали. Мы постояли на краю оголившихся крутых откосов морского дна — тех самых чинков. Нужно было как-то подъехать к берегу. Мой проводник пошел искать отлогий спуск, а я остался и включил камеру. Вдалеке сверкала вода, и это, скорее всего, было высыхающее море, хотя я уже ни в чем не был уверен. Вскоре Абеке вернулся, мы спустились вниз по слабой колее, вероятно, оставленной до нас машиной такого же путешественника, и подъехали к морю.

Я разволновался. Земля под ногами звонко хрустела — это был треск ракушек и соленой корки. Горячий воздух жег кожу. Пахло йодом, рыбой (хотя никакой рыбы здесь давно нет) и железом. Море притихло. Казалось, оно еле дышит. Волны намыли куски соли, кое-где она лежала прозрачными пластами, напоминая скорее лед, чем соль. Я взял одну пластинку, подержал ее в руке, потом разломал на куски и бросил в воду. Раздался глухой плеск. Метрах в десяти от берега лежала ржавая моторная лодка. Я разделся и осторожно вошел в воду. От соли пощипывало кожу.

— Не ныряй, — предупредил Абеке. — Глаза разъест.

Я опустился в воду, но меня вытолкнуло обратно. Тогда я лег, раскинув руки и ноги. Закрыл глаза от невыносимого солнца, прислушался: тихий плеск и шум ветра. Затем медленно выпрямился, нащупал дно и, с усилием преодолевая сопротивление соленой воды, добрался до лодки. Заглянув в каюту через иллюминатор, ничего интересного не увидел — пустота и разъеденные солью стенки. Я вернулся к берегу. Абеке сидел на берегу на корточках, прикрыв голову кепкой, даже ноги не стал мочить.

Капли воды, словно слезы, сохли на коже, покрывая меня солью — теперь я часть этого мира. Я обтерся полотенцем и, спасаясь от жары, сел в машину. Работал кондиционер, было холодно, и мне вдруг померещилось, что за окнами зима, земля покрыта снегом, а у кромки воды отсвечивает на солнце лед.

Абеке взобрался на заднее сиденье и протянул мне большую спиральную ракушку — на память. Обратный путь мы проехали молча. У старого порта по-прежнему сидел старик. Мы остановились и подошли к нему, но он так и не взглянул на нас и продолжал смотреть вдаль. Я сел рядом с ним. Абеке помедлил и нехотя сел в сторонке.

— Ата, вас подвезти? Где вы живете?

— Когда-то я жил там, — старик указал пальцем вперед и немного вправо. — Наш дом стоял на берегу, ближе всех к морю. Однажды, мне тогда было лет восемь, случился прилив и море вошло в дом. Ковры, корпеше, стулья, кровать — все накрыло водой. Мать причитала. Я испугался, заплакал, но отец сказал, что это добрый знак и что надо порадоваться воде, которая переполняет море.

В первый раз я вышел в море, когда мне было семнадцать. Мой отец мастерил лодки сам, я ему помогал. И сети мы сами вязали. Я объездил море вдоль и поперек, ни разу в шторм не попал. Капитаном был. Моя «Стрела» поднимала тысячи тонн рыбы, случалось, поднимали всю лодку вместе с уловом и рыбаками. Трюмы были забиты рыбой: судак, шип, сазан, лещ!.. Море живое. Всегда мог с ним договориться. Стоит только нырнуть, сразу чувствуешь свободу. На земле такой свободы нет, ходишь, как привязанный, боишься упасть. Многие сравнивают наше море с женщиной, мол, характер капризный, но я всегда думал о нем как о джигите.

Он впервые взглянул на меня, потом отвернулся и добавил с горечью:

— Не веришь. Такой же, как все. Приезжаете сюда из любопытства.

Он вдруг сник, и я заметил, что его обветренное лицо покрыто сухими чешуйками, а кожа в складках морщин белая. Старик, кряхтя, встал и, опираясь на палку, медленно побрел в сторону от дороги.

Я вопросительно взглянул на Абеке, но он, приложив руку козырьком ко лбу, смотрел на дорогу.

— Поехали, — Абеке хлопнул меня по плечу, — угощу тебя кумысом.