Священные звучания. Шаманский пояс

На какое из чувств мы опираемся сегодня больше всего? Пожалуй, подавляющее число людей без промедления ответит — зрение. И в самом деле, вся окружающая нас действительность функционирует и коммуницирует преимущественно посредством разных визуальных стимулов, будь то культура, торговые отношения или быт. В то время как прочие чувства, такие как слух или обоняние, в наши дни могут показаться даже чем-то архаическим, вторичным исходя из их роли в нашей жизни (исключая случаи, когда речь идет о профессиональных навыках или каких-то сложных практиках). Может возникнуть вопрос: всегда ли так было или нечто вызвало этот сдвиг в иерархии чувств? Одна из теорий была выдвинута в прошлом веке канадским философом технологического детерминизма Маршаллом Маклюэном. В двух словах, Маклюэн предположил, что зрение стало доминантным чувством благодаря изобретению письменности, когда письменный (или графический) знак стал более важен, чем звук. Слух главенствовал в архаическом, дописьменном обществе и потерял актуальность при переходе к оседлому хозяйствованию. Тем не менее эта точка зрения была раскритикована, а затем и вовсе отвергнута позднейшими психологическими и нейробиологическими исследованиями, которые показали преобладающую роль зрения и визуального восприятия и в доисторические времена. Так, изучение северных регионов доказало ключевую роль зрения для местных народностей. Визуальная коммуникация и основанная на ней культура: мимика, жесты, празднования с яркой одеждой и декорациями — были и остаются важнейшими в их повседневности, тогда как слух и звуки связаны с чем-то невидимым, потусторонним¹.

Некоторые народности тунгусского происхождения, принадлежащие к языковым группам Амуро-Сахалинского региона (современная территория Дальнего Востока в России), демонстрируют архаическую культуру, основанную на сложном мифологическом мировоззрении. Древние системы верования сохранили нанайцы, удэгейцы, эвенки, нивхи и орочи вплоть до двадцатого века, когда эти связанные друг с другом общим мультикультурным развитием народности подверглись советской региональной политике и растущему влиянию глобализации. Как результат, их современная система верований пронизана (инородными) новшествами, но тем не менее продолжает сохранять преемственность архаического мировоззрения.

Мифологическое мышление в Амуро-Сахалинском регионе основано на принципиальном разделении чувственного восприятия окружающего мира на видение (движения тела, жесты) и слышание/слушание (звук, голос, тональность). Эти два чувства были главными способами общения и соотнесения с реальностью. Мир же в этой модели был населен различными невидимыми существами/силами и духами. Эти сущности постоянно незримо окружали людей, видели и слышали их. В зависимости от статуса, власти или желания, люди могли установить контакт с незримым, привлечь внимание духов посредством разных инструментов или же, наоборот, попытаться скрыться от вневременного наблюдателя/слушателя².

В культуре тунгусов звук (не считая обыденную речь и голос) наделялся священными свойствами и служил в качестве средства для взаимодействия с потусторонним миром, причем в обе стороны. Обычные люди могли ощущать присутствие духов с помощью звуков, производимых по особым случаям. Так, духи, помогающие шаманам, были видны только им одним и проявлялись через разные звуковые практики: песни, удары в барабан, звон металлических украшений и колокольчиков или через «секретный язык» имитации птиц, животных, которому каждый молодой шаман обучался у своего учителя и самой Природы³.

Амбивалентность звука с точки зрения его чисто акустических и священных качеств играла центральную роль в жизни этих народностей. Воспроизведение любого необычного звука, будь то пение, сознательное изменение голоса, даже смех — было строго запрещено вне контекста ритуала или праздника. Задокументировано несколько мифов и преданий о том, как нарушение этого запрета приносило несчастье. Так, нивхи верят, что крик или громкий разговор в лесу могли вызвать лесного духа по имени Пъолагг милк (или Пъолагг гинс), и человек, ответственный за это, был обречен заблудиться. Смех, как и сознательное изменение голоса, тоже виделось как явный сигнал для духов, чье внимание было нежелательным. Одна легенда удэгейцев повествует о злом духе по имени Дзяндалафу болотная кочка-голова качается, который однажды явился в дом мужчины, жившего с двумя дочерями. Им удавалось прятаться от духа, до тех пор, пока одна из дочерей не засмеялась. После чего он поймал девушек и уволок с собой в чащу⁴.

Праздное пение также было под запретом. Татьяна Булгакова описывает любопытное интервью с пожилыми нанайцами. Они рассказали ей, что в старину пение было довольно осуждаемым и нежелательным занятием среди местных. Однажды заезжий фольклорист попросил жителей их деревни спеть, на что получил такой отказ: «Нам нельзя было раньше петь, считалось, что если кто-то будет петь, у него умрут отец и мать. Поэтому мы ни петь, ничего не умеем»⁵.

Однако осознанное и умелое использование звуков шаманами было ключевым элементом ритуалов. Пояс, изображенный на фотографии, использовался шаманами орочей как раз для подобных целей. Он считается базовым атрибутом шаманской экипировки, состоящей также из костюма с выверенным орнаментом (простейшие были сделаны из животных шкур, более утонченные — из дорогих тканей и шелка⁶), специальных накладок на ноги, а также барабана с палкой. Конкретно этот пояс размером 28,8*98,5 см выполнен из кожи с металлическими подвесками, прикрепленными небольшими кожаными полосками (Рис. 1). Эти подвески отличаются размерами, каждая из них ассоциируется с каким-то помогающим духом животного, вызываемым в ходе ритуала. Разница в размерах неслучайна и соответствует строгой иерархии: духи, связанные с мужским началом, несколько больше женских.

Ритуал исцеления был одной из важнейших практик шаманов орочей. Он всегда сопровождался огнем, неважно, проводился ли ритуал днем или ночью. В самом начале шаман готовился к камланию — особому состоянию, подобному трансу. Оно могло достигаться разными способами: вдыханием дыма от огня, курением или даже поеданием сушеного мухомора (обычно ядовитые грибы в небольших порциях вызывают галлюциногенный эффект). Вместе с этим шаман приступал к пению или извлечению различных звуков: игре на барабане, постукиванию по металлическим подвескам на поясе в экстатическом танце. Весь этот шум был направлен на призыв духов-помощников, с чьей помощью шаман должен был излечить больного. В Национальном музее этнологии в Лейдене хранится еще один экспонат, связанный с ритуалом исцеления. Это небольшая человеческая фигурка, сделанная из тростника или камыша. Шаманы использовали этот плетеный артефакт для заточения в него болезни, после чего оставляли в лесу, освобождая таким образом человека от недуга (Рис. 2). То есть болезнь рассматривалась как бестелесная сущность, которая, словно паразит, проникала в человека и, соответственно, могла быть из него изгнана и помещена в специальный амулет, конечно, при содействии добрых духов. В ответ шаманы регулярно должны были «подкармливать» этих духов разными приношениями.

Видение и слушание были двумя столпами мифологического мышления Амуро-Сахалинских народностей. Даже несмотря на то, что они значительно отличаются по своим функциям и областям применения. Если зрение и вообще все видимое было связано с миром живых, существованием здесь и сейчас, то звук, отвечавший за все незримое и потому потустороннее, ассоциировался с духами и высшими силами. Поскольку никому не позволялось прикасаться к предметам шаманской экипировки, кроме них самих, существовал и запрет на игру на музыкальных инструментах или даже неуместное использование своего голоса: сильные эмоции, ведущие к плачу, были также табуированы. Считалось, что плач способен привлечь нежелательное внимание духов и принести беду. Любой звуковой контакт с миром духов требовал профессиональных навыков, знания, мудрости, иначе это могло привести к плачевному результату, что хорошо видно по упомянутым выше легендам и преданиям. Все это сформировало интересные черты амуро-сахалинских народностей: переходящая из поколения в поколение склонность к молчанию и глубокое уважение к звуковому балансу в Природе.

Примечания

1. Хайдеггер однажды так объяснил феномен говорения (saying): «([Сказать — это,] наверное, то же, что показать в смысле: позволить чему-то явиться и явствовать, — позволить, однако, способом намека)», — будто акт говорения это всего лишь форма альтернативной визуализации. Williams, Duane. 2017. Language and Being: Heidegger's Linguistics. 1st ed. Bloomsbury. С. 99.
2. Krijanowskaia, Yana. Visual and audible presentations in the traditional culture of Tungus and the Nivkhs culture. Scholarly almanac ‘Traditional culture’. p. 39-42 (Крыжановская, Яна. Представления о видимом и слышимом в культуре тунгусо-маньчжуров и нивхов. Журнал «Традиционная культура». c. 39–42.)
3. Я не смогла найти хороших примеров песен из Амуро-Сахалинского региона, поэтому прикрепляю ссылку на одну из алтайских песен (современное исполнение), где можно наблюдать все упомянутые элементы: варган, разные тональности и «секретный язык» птиц и ветра: https://www.youtube.com/watch?v=ZLeMpbRUMso
4. Bereznitsky, Sergei. 2003. Ethnic components of beliefs and rituals of Amur-Sakhalin region. Vladivostok. p 135-136. (Березницкий С. Этнические компоненты верований и ритуалов коренных народов амуро-сахалинского региона. Владивосток. 2003. С. 135–136).
5. Bulgakova, Tatjana. 2001. Music in traditional nanaicy culture. №3. Vestnik. p. 214-218 (Булгакова, Татьяна. 2001. Музыка в традиционной нанайской культуре. № 3. Вестник. с. 214-218). Во время этого исследования ко мне пришло интересное осознание относительно звуковых практик в повседневной жизни. В культуре Юго-Восточной России, как и на территории некоторых постсоветских стран (впрочем, мне известны похожие примеры преимущественно в Украине и Казахстане), существует суеверие относительно свиста. Существует общий запрет на свист, особенно внутри домов. Считается, что это приносит неудачу, поскольку может досаждать домовому.
6. Подобный костюм хранится сейчас в Казанском этнографическом музее.