Ботинки

Разве зимой бывает так жарко? Шерстяной свитер впился в мокрую от пота шею, челка приклеилась ко лбу, а снег спал с подошвы и превратился в грязную лужу. Автомобиль подпрыгивал, но водитель такси и не думал сбавлять скорость. Он покачивал головой в такт очередной песне по радио. Вскоре степные пейзажи сменились редко высаженными карагачами с голыми ветками. На горизонте показался низкий бетонный забор, из-за которого выглядывали деревянные кресты и надгробия.

На свежем воздухе дышалось легче. В этом году зима была снежной, но совсем не морозной. Я сунула пакет с ботинками под руку и побрела по заметенной снегом тропинке между могилками. Прямо от центрального входа до третьего по счету фонаря, затем от него три ряда направо.

Вот я и здесь. Привет, папа.

Мой отец был волшебником. Он находил монеты за моим ухом, а в его карманах всегда оказывалась шоколадная конфета. Последний из его фокусов особенно врезался мне в память. В один из майских вечеров он чмокнул меня в макушку, подмигнул сначала левым, а затем правым глазом и вместе с большой спортивной сумкой исчез на целых тридцать лет. В маленьком городе сложно испариться бесследно, мы с мамой то и дело натыкались на него в автобусах, универмагах, в очередях банка. Из моего папы он постепенно превращался в прохожего на улице, пассажира общественного транспорта, пока не стал совсем чужим человеком.

Фокусник появился на пороге моего дома так же неожиданно, как и пропал. Поседевший, с глубокими морщинами и обвисшей кожей на подбородке. Идти ему было некуда. Мы долго топтались в коридоре, он что-то бормотал про потоп и комнату, которую раньше снимал. На его плече болталась спортивная сумка с парой застиранных свитеров и старенькими кроссовками. В груди предательски заскребло при мысли, что ночевать ему придется на улице. Так он и поселился на диване в моей гостиной.

Спустя тридцать лет тем для общих бесед у нас поубавилось: школьные отметки давно перестали быть моими ежедневными переживаниями, да и по работе папе рассказать было нечего. Теперь он мог часами смотреть в мигающий картинками телевизор и что-то бурчать в ответ экранным героям. Зимой ему было душно, летом холодно. Он рано ложился спать, вставал на рассвете, заполняя дом звоном посуды и стуком дверей.

В один из выходных мы выбрались в торговый центр, где все, казалось, беспокоило его еще сильнее. Свет слишком яркий, пол чересчур глянцевый, а люди до чертиков суетливые. Он ковырялся вилкой в тарелке с пастой, изучая содержимое соуса.

— Макароны — они и в Африке макароны, — заключил папа, но тарелку оставил пустой.

Мы уже возвращались домой, когда папа застыл у витрины обувного магазина, как ребенок:

— Глянь, как раньше чехословацкие у меня были. Дорогие, зараза, потом Колька, сосед наш бывший — жук, выменял за бесценок.

— Не помню пап, — пожала плечами я, — ботинки как ботинки.

— Ну дают, даже подошва похожа, — папа прильнул к стеклу еще ближе, восхищенно жестикулируя, — смотри, прошита как, не то что китайцы сейчас лепят.

Так ботинки с витрины магазина перекочевали к нам на обувную полку. Он смахивал с них пыль холщовой тряпкой и натирал кремом до блеска. За окном слякоть, а папа продолжал гулять в залатанных кроссовках. На все уговоры надеть новую пару мотал головой: «Хлеба не просят, пусть пока стоят». Прошлой зимой папы не стало, на рассвете он вдруг упал посреди коридора и больше не встал.

Вот я и здесь. Привет, папа.

С портрета на меня смотрел глубокий старик, совсем не похожий на моего волшебника с детства. Эта зима действительно выдалась теплой. Белые снежинки послушно садились на мой капюшон и таяли. В пластиковом пакете лежали коричневые ботинки с болтающейся этикеткой. Я оставила их у памятника под венками, немного помолчала, как мы делали чаще всего вместе, и отправилась обратно домой.

Представляешь, пап, как наш бывший сосед дядя Коля удивится, когда увидит тебя в таких же ботинках?