Рыбный день

В тот год зима превысила лимит

Морозных дней, и сразу стало ясно,

Что если и спасет, не сохранит

Безмерное, безудержное пьянство

Моих друзей, меня, тебя и всех.

Гигантское малиновое солнце,

Рассвет похмельный

и вчерашний грех

В неравной схватке вздумали бороться

Со мной с утра. Казалось, все и вся

Готовит нам внезапную подлянку;

Спустясь в шалман, я взял

сто пятьдесят —

Привычную суровую приманку,

Глотнул и понял: двигаться мне лень.

В тепле кабацком, сняв

кроссовки Reebok,

Я вспомнил вдруг аквариумных рыбок,

Которые погибли в рыбный день,

В четверг, примерно десять лет назад,

В морозный день, приняв с утра

полтинник,

В аквариум я сунул кипятильник

И, наплескав себе в стакан нарзан,

Подумал: «Подогреется вода,

И станет рыбкам жить куда теплее».

Тогда еще не думал о тебе я

И, не желая никому вреда,

Отправился к Морфею, в дивный край,

Со всех щелей сочилась холодрыга,

Храпели все, никто не слышал крика,

Меня ты упрекай, не упрекай…

Я крепко спал под музыку битлов,

И больше не шипел нарзан в стакане,

А рыбки все стучались плавниками

В горячее и прочное стекло.

Когда-нибудь в полнейшей темноте

Узнаю я, что мы не победили

Самих себя, и чей-то кипятильник

Приблизит наш последний

рыбный день.

Умею плавать только по-собачьи,

Собачий вальс играю на фоно

И обитаю в конуре, на даче

Уже давно.

По пустякам с соседом часто лаюсь,

Мечтаю о собачнице своей,

Когда, понурив голову, скитаюсь

Среди свиней.

И только мой приятель, бывший дворник,

Который, кстати, многих поумней,

способен, коль припрет, надеть намордник

На морду мне.

А хочется в летающей тарелке

куда-нибудь слинять за пару сек,

Но рядом нет ни Белки и ни Стрелки —

Зима и снег.

Трясу ушами, будто бы в ушанке,

И вою на шаверму-шаурму.

Бывает, что завидую Каштанке,

Но не Муму.

Воскресный день, блошиный рынок.

С иконы смотрит Бог-отец.

Ботинок и полуботинок

Рифмует старый продавец.

Витает в воздухе обида,

Встает и падает алкаш…

Такой вот бред; предметы быта

Бордюр берут на абордаж.

Игрушки, книжки, занавески

Прохожих ловят на живца.

А выпить не на что и не с кем

Во имя сына и отца.

Здесь все наивно, все случайно,

Ментам шугать нас западло,

Из банки гриб противный, чайный

Глядит сквозь мутное стекло

На нашу ветхую одежду,

На нашу вечную тюрьму.

Ни гриб, ни чай, а что-то между,

А что — не ясно никому...

Ее тут знает каждая корова,

Хотя в Москву, как многие, могла

Уехать наша Поля Куликова,

Иконку взяв из красного угла.

Страстями и безделием влекома,

Сшалавилась, Господь ее спаси,

Девчонка наша, Поля Куликова,

Мигрируя в Россию из Руси.

Сама себя все топит, топит, топит

В трясине непролазной и густой,

А водочка — не более чем допинг,

Дешевый, эффективный и простой.

О, сколько же в глазах девичьих боли,

Усталости, хронической тоски!

Свои, чужие — все лежат на Поле,

И все мы ей по-своему близки.

Когда в затишье жить совсем хреново

И вражьи морды смотрят из газет,

Выходит в поле Поля Куликова

И ждет, когда вернется Пересвет...

Эх, Летний сад — аллеи и боскеты,

Дворец Петра, фонтаны, Карпьев пруд,

А я не знаю — кто ты, где ты, с кем ты,

Не знаю даже, как тебя зовут.

Но это мне нисколько не мешает

Мечтательно бродить среди скульптур.

Воробушек — техничный, как Аршавин,

Веселый, как брусника на спирту, —

Чирикает: «Зачем же ты, Психея,

Пытаешься Амура разглядеть?»

А я уже не знаю, кто я, где я.

Конечно, можно тьфу — и растереть,

На этот весь лирический бэкграунд

И то, что я тобою увлечен, —

Так это с нами божества играют,

А мы, как понимаешь, ни при чем.

Но все-таки осталось ждать немножко,

Поэты разгорланятся в хлеву,

Зима придет, как мраморная кошка,

И снег пойдет, как мраморная крошка,

И в зимний сад тебя я позову.

Пошли за грибами,

но вместо грибов

собрали гербарий

из разных цветов.

Смеемся,

ни капельки мы не грустим

и в книжку гербарий наш спрятать хотим.

У меня есть букварь,

а у мамы словарь.

У дедушки с бабушкой

книжка своя.

Ее не читали ни мама, ни я.

Страничек там много-премного.

Толстенная книга.

Про Бога.