Уроки чтения в не-мертвом доме

В 2019-2020 гг. я руководил программой «Эстонско-русское культурное пространство», и аудитория находилась теперь не в университете, а в тюрьме. История служила призмой, сквозь которую мы обсуждали актуальные и злободневные вопросы общественно-политической жизни. В качестве дополнительного чтения участникам предлагались отрывки из художественной литературы. Кроме лекций и дискуссионных клубов в рамках программы также состоялись книжные клубы. Занятия неожиданно получились живыми, интересными, острыми. Я был впервые не среди студентов-филологов, конечно, ожидать высокий уровень начитанности не приходилось. Однако, видя неподдельный интерес, даже энтузиазм аудитории, я спрашивал себя: почему все же иногда бывает интересно поговорить о книгах? Откуда, пусть даже крайне редко, возникает неожиданное желание рассказать о прочитанном?

Книжный клуб состоял из двух частей. Сначала мы обсуждали выбранный каждым участником текст, о котором можно было по желанию сделать короткое сообщение. Затем мы вместе медленно читали и анализировали отрывок из предложенного мной произведения. Хотя я включал в домашнее чтение также одно-два стихотворения, однако на занятиях мы в основном говорили о прозаических сочинениях. Но изредка случались исключения.

Однажды один из участников, увлекавшийся чтением по психологии, неожиданно пришел на занятие со стихотворением Дон-Аминадо «Города и годы». Неочевидный, неожиданный выбор. Малоизвестный русский поэт — эмигрант, умерший в Париже в 1957 г. И не специалист, скорее всего, сразу и не назовет настоящее имя и фамилию поэта — Аминад Петрович Шполянский. Этого не сделал и участник программы. Ничего удивительного, ведь знакомство с автором мы часто начинаем сразу же с текста, а предисловие просто пролистываем или не обращаем внимание даже на краткую биографическую справку. Так почему же в классе мы услышали стихотворение «Города и годы» Дон-Аминадо? Предваряя ответ, намекну на разгадку и процитирую несколько строк:

Автор и стихотворение были выбраны случайно и неслучайно. Потому что глаз упал на полку и нашел на ней томик поэта с интригующей, экзотической фамилией Дон-Аминадо. Среди прочитанных текстов один зацепил, напомнив «о некоторых городах, где был и в которых хотелось побывать, было приятно вспомнить о прошлом».

Читатель не задумывался о поэтических достоинствах, музыке и даже смысле стихотворения. Что и как автор хотел рассказать — это вопросы лектора, которые неподготовленный читатель может себе и не задать. Эстетические достоинства текста для читателя прежде всего сводились к эмоциональному воздействию, к возможности еще раз пережить счастливый личный опыт. «Города и годы» оказались и машиной времени, и мостом, соединившим для кого-то прошлое, настоящее, будущее в единое, нераздельное, свободное целое. Значение поэзии не совпало со смыслом стихотворения или стихотворений. Почему захотел почитать поэзию? — Кратко и исчерпывающе: «Поэзия успокаивает». Возможность ощутить цельность жизни и времени в себе — так я понял ответ участника книжного клуба, открывшего для нас в классе «Города и годы».

В начале программы в шутку или серьезно библиотекарь мне сообщила: «Самый популярный роман — „Граф Монте-Кристо“». Я в предвкушении ожидал интереснейшего обсуждения Дюма. Но не случилось. Кто-то увлекся Пикулем, кто-то восторгался Улицкой, кто-то хотел прочитать «классиков: Драйзера, Чехова, Быкова». Где-то когда-то услышанные авторы вдруг вспоминались и помогали сориентироваться, определили выбор произведения. Каждый рассказывал о своей книге, которая оказывалась для остальных участников нечитанной terra incognita. Поэтому от рассказчика требовалось прежде всего интересно пересказать сюжет и ответить на два вопроса: «почему мне нравится это сочинение?» и «почему я рекомендую эту книгу остальным?». Не детективные, не приключенческие, не «серьезные», а все же исторические романы одержали верх и вызвали наибольший интерес.

Франция и Дюма проиграли Дальнему Востоку и советскому классику. Алексей Николаевич Степанов. Роман из истории русско-японской войны «Порт-Артур» (1940-1953). Многочисленные переиздания, более миллиона экземпляров. Об этом сочинении я слышал, но не читал и не собирался его даже полистать. Официальная советская литература, особенно историческая, да еще сталинской эпохи, — о ней как о культурном феномене интересно узнавать из историко-литературных исследований (напр., Е. Добренко). Но это не та литература, которую мне захочется ради отдыха почитать. Еще не открыв книгу, я ловлю в себе оценку: Скучно. Идеология. Ложь. В свою очередь, участник книжного клуба без предубеждений прочитал роман Степанова. На занятии мы все прежде всего узнали о том, что автор в детстве видел оборону Порт-Артура. Этот биографический факт повлиял на общую позитивную оценку читателем сочинения. Он теперь воспринимал исторический роман как «занятные воспоминания, [Степанов] видел, как происходило». О том, что упоминаемые исторические факты и явления могут быть поданы особым образом в зависимости от целей и идей писателя, — такие вопросы не возникли.

Участники книжного клуба иногда сходились в характеристике интересного произведения — «втянуло», «детально», «простой язык», «психология», а читатель «Порт-Артура» отметил «исторические упоминания, патриот». Критерий хорошего исторического сочинения был сформулирован просто: рассказать, «как жили, как на самом деле происходило». Но что это значит? Разговор об исторической достоверности неизменно переходил к оценке стилистического и психологического мастерства писателя, умения закрутить сюжет, наполнить текст любопытными, неизвестными подробностями и одновременно узнаваемыми деталями. Доверие к автору, как показала дискуссия, зависело от степени убедительности, с какой он подтверждал уже сложившуюся картинку, жизненные и исторические представления читателя.

Интересным в этой связи стал казус Сергея Довлатова. Если рассказ о биографии писателя, особенно об эстонском периоде его жизни, вызвал интерес, то обсуждение «Компромисса» не получилось. Довлатовский текст оставил участников книжного клуба равнодушными. Никто не мог ясно объяснить, почему даже язык и ирония Довлатова не зацепили. «Вроде все так, но я знаю иначе, другие истории», — таким было одно из впечатлений. Несовпадение картинок, за которым скрывалась также различная оценка советской эпохи. Довлатовские отрывки были восприняты слишком буквально, как слепок с действительности, которая показалась участнику книжного клуба одновременно и узнаваемой, и другой, чужой, слишком не своей. Вероятно, такое исключительно «реалистическое» прочтение не позволило почувствовать текст эстетически и оценить Довлатова как художника. Неслучайно разговор о «Компромиссе» сразу же перешел на обсуждении жизни в ЭССР, воспоминаний и рассказов родственников о советском времени и власти.

«Книга — отдых, отвлечься, но и попутно что-то новое узнать». Это признание не раскрывает все причины возникающей время от времени тяги к чтению. Книга — это возможность общения, которое, как оказывается, действительно самая большая роскошь. Книга помогает не только пережить и осмыслить свой опыт, свое время, свои представления. Разговор о книге позволял участникам по-новому раскрыться и познакомить других с собой с неожиданной точки зрения. Мы, даже если очень редко, все еще читаем и стремимся с кем-то обсудить прочитанное — возможно, потому что хотим на самом деле почувствовать себя живыми и свободными каким-то особым, необычным способом, который нам дарит только текст?!