Рашида Стикеева

329

Играла музыка (продолжение)

Роман

Часть вторая

Глава 3

Новосибирск. 1978-1984 гг.

Елена часто писала дочери. Письма были подробные: кого видела, кто заходил, в какой цвет уборную на даче выкрасила, какие цветы посадила на могиле отца. Дочь письма получать любила, писать же — нет. Да и о чем писать?

С соседками по комнате оказались в разных группах. Девочки, Катя и Маша, жили в соседней с городом деревне. По выходным торопились уехать к родителям. Ира оставалась с Гулей, но та годилась разве что в старшие сестры. Было множество подруг из ее группы, живших в других комнатах общежития, к ним Ира и убегала в каждую свободную минутку. В субботу, сложив грязное белье в объемистую сумку, уезжала к Катерине, к тому времени переехавшей в дом на проспекте Достоевского, в просторную кооперативную квартиру. Мыться-стираться, отдыхать от общественной жизни.

В первую осень Елена, взяв отгулы, приехала к дочери. Провели вместе три дня. Катерина нарадоваться не могла. Жарила, пекла, стелила крахмальное постельное белье... Семью обрела, хоть и на три дня.

Про Сергея Ира матери ничего не сказала. Собственно, рассказывать-то было нечего. Ее мучило другое. Отношения с однокурсниками были прекрасными. Доброжелательная Ирочка со всеми дружила. Но почему-то она временами остро чувствовала свое одиночество. Соседки по комнате никак не пересекались интересами с одногруппниками. В группе же учились, в основном, местные ребята. К себе домой не приглашали, наоборот, норовили в общежитии дневать и ночевать. Вечно слонялись по коридорам, наслаждаясь свободой от родителей и учебы. Но таких, правда, было немного. К себе в комнату Ира никого не звала: Гуля не разрешала.

К концу первого курса выяснилось, что близких отношений с Катей и Машей не случилось, зато с Гулей сложилось все иначе. Ирочка приняла ее полное управление, с полным уважением всей своей правильной природой.

Гулины родители жили в Алма-Ате, преподавали в аграрном университете. Дочь же решила поступать подальше от родственных связей и на экономический, оставив им в утешение более покладистую младшую сестру. Она не хотела возвращаться в Алма-Ату. Мечтала зацепиться по работе (она устроилась в институтскую лабораторию) или по науке, планировала поступление в аспирантуру. Ира, собственно, сама к ней прилепилась. Советовалась, радовалась простым жизненным решениям, выдаваемой старшей подругой, безвозмездно пользовалась Гулиным опытом и умом.

К неудовольствию Кати и Маши, к продуктам, которые они привозили из дома, добавлялись деньги Иры и Гули, так сказать, ненатуральным количеством. Совместные посиделки за обедом и ужином были редки. Ира, не получавшая привычного внимания к своей персоне, вечерами носилась с этажа на этаж, боясь упустить важные события в студенческой жизни и не замечая голода.

После лекций частенько всей группой шли на угол Октябрьской, в кулинарию. Здесь с пылу с жару продавались самые вкусные пирожки во всем городе. Нужно было только запастись терпением и выстоять очередь из таких же голодных шумных студентов, собиравшихся со всего города. Вскладчину покупали тридцать штук сразу. Тут же, толпой, съедали, прямо на улице, и, вдоволь насмеявшись, разъезжались по своим делам.

Ухажеров, как всегда, хватало, только серьезно к Макаровой никто не относился — это обижало. Она решила, что вся проблема в ее иногородности: про Игарку никто слыхом не слыхивал. Ира страдала. Ее натура, яркая и деятельная, жаждала событий, чтоб непременно быть в центре, непременно первой красавицей и умницей.

Летнюю сессию за первый курс сдала без сучка и задоринки и на подсадке вылетела в Игарку. Приехала — и сразу в порт. Промаялась там до позднего вечера. Был между ними с Сергеем за целый учебный год, обговоренный в письмах, договор — в июне встретиться в Игарке. Судно его в обозначенную дату так и не вошло в местные воды.

Напрасно она всю первую неделю бегала на каждый корабельный гудок в сопровождении неутомимого Виктора Разуваева, державшего свой интерес, как всегда, на расстоянии.

От этой беготни плакала: случился обман в чистом виде! Целый год ждала! К тому же ремешок от новых туфель порвался, когда прыгала в сумерках по портовым рельсам.

Дома — та же тишина комнат, тиканье часов, бормотание радио на кухне. За окном, напротив, вечный транспарант «Делу Ленина верны!», конечно, родные запахи… И она немного успокоилась.

Елене в этот раз дочь все рассказала, хотя та все заранее знала из писем и звонков верной Катерины: про первую встречу, про письма, про договоренность о встрече в Игарке, но резюмировала совсем равнодушно — не приехал. Видно, пока бегала по путаным портовым колдобинам, все душевные силы растеряла. Елена и рада: дочь целыми днями при доме и вечера проводит с ней, матерью. Съездили на кладбище к отцу. Обновили оградку, покрасили. В следующий раз подкопали и посадили мелкую травку, одним словом — прибрались как положено.

Ира постоянно чувствовала наблюдение и присутствие Витьки Разуваева, но подошел только один раз — поздороваться:

— Привет, Королева! И все — на что в ответ она снисходительно кивнула. На расстоянии держался. Мог часами смотреть на нее, гоняя спичку во рту. Та же программа! Ему самому не надоело?!

Через неделю подтянулись подруги. Матери устроили праздничный обед по этому поводу в доме Яхиных. Громче всех слышался голос дочери гостеприимных хозяев. Говорила громко, смеялась еще громче, юбка критической длины, демонстрировала каблуки новеньких босоножек критической высоты. Ощущение, что все время вставала на цыпочки, вроде как дотягивалась... Из рассказов получалось, что она и там, в Казани, в университете, была самая звездная звезда. Рассказы красочные, шумные, все в лицах. Если раньше жизнь Яхиной била ключом, то сейчас взмывала высоким фонтаном.

Ира Семенова теперь носила легкие длинные волосы распущенными, они ложились неровными прядями на плечи, а длинные глаза ярко красила, отсюда светлая тишина юношеского лица сменилась на притягательную внешнюю красоту. Девушка казалась невесомой, почти бесплотной, с замедленными плавными поворотами шеи и красивой головки.

— Ты где? В общаге? — девушки вышли на балкон, на вечерний воздух. Макарова рассматривала подругу, чувствуя некоторые перемены.

— Комнату снимаю у одной блокадницы, — Семенова улыбнулась. — Не выдержала я этой совместного социума… — вновь загадочная улыбка. — А ты как?

Тут Макарову, крепившуюся из последних сил, прорвало. Многословно и эмоционально делилась она впечатлениями о студенческой жизни. Вроде старалась говорить сдержанно, но получился в итоге «плач Ярославны». Семенова выслушала, внимательно и ответила:

— А мы с Игорем решили пожениться.

Немного помолчав, добавила не к месту:

— Я с хозяйкой очень хорошо живу. Она такая веселая. Друзей разрешает приводить. Столько интересного рассказывает. У меня, знаешь, все в голове поменялось...

Тут только Макарова поняла — Ира Семенова стала другой. Раньше туманность светлых глаз была присуща любому ее состоянию, а сейчас взгляд внимательный, глубокий. Будто подружка проснулась от сна, и существо ее наполнилось помимо женской прелести еще и смыслом.

«Красивая какая! Хотя все равно холодная», — подумала Макарова, разглядывая Семенову. Вслух спросила:

— А вы это… что, серьезно... решили пожениться? — почувствовала при этом зуд между лопаток.

— Да! Мама уже знает.

— Здорово! — Макарова отвела глаза, явно уязвленная.

— Я готова с ним прожить всю жизнь, понимаешь?! — взгляд Семеновой вновь затуманился. Ира, конечно, понимала. У Семеновой любовь до гроба, а ей-то что делать?

— А у тебя как? — Семенова вернулась на землю. — Сергей пишет?

— Да... часто! Вот, обещал приехать….— поняла, наконец, что тоже не обделена, слава Богу!

Вернулись к гостям. Яхина еще долго стрекотала, хохотала, показывала обновы. Краем глаза заметила, что обе Ирины вернулись с балкона приумолкнувшие, заграничные тряпочки рассматривают без должного энтузиазма. Матери ушли раньше. Обе подруги часом позже.

— Я точно знаю, — заговорила Семенова, сразу как вышли из подъезда, — прежней жизни не будет. Теперь все по-другому. Все-все по-другому…

Впервые девочки не говорили на мелкие темы. Не обсуждали обновы третьей подружки, своих бывших одноклассников, поклонников. Одна смотрела вперед, вторая — себе под ноги. Шли молча. Общим у подруг оставалось лишь школьное прошлое, которое становилось все более далеким и все менее значительным.

***

На втором курсе Ира добилась своего. Обзавелась восхищенными подружками и должной свитой поклонников из числа старшекурсников. Гуля стала доверенным лицом в сердечных и дружеских делах, не пропускались мелкие интриги и сплетни. Пришлось со старшей подругой даже пару раз сходить в лабораторию поздно вечером, там Гуля на полставки мыла полы. Макарова ни на минуту не закрывала рта, пока Гуля катала большую швабру по темному линолеуму. Все говорила и говорила, не подумав предложить посильную помощь.

Старшая подруга быстро приняла позицию наставника и критика. Чаще всего оценивала не в пользу младшей. Но Ирина терпела (сама подружку выбрала), доверяла ей, как, собственно, привыкла с детства доверять страшим.

Весь третий и четвертый курс, а после и практика, прошли в трудах и заботах. В трудах числились учеба и работа, в заботах — поклонники. Катерина вела учет цветочным букетам и Сережиным письмам. Ведь именно на ее адрес приходили эти удивительные послания.

Как правило, в субботу появлялся в ее квартире объект любви и счастья — Ирочка. Переделав личные дела, как-то: помывка и комплексный ужин, обе поудобнее, с ногами, усаживались на широкий диван. Ирочка пробегала глазами свежераспечатанное письмо и, пропустив совсем личное, принималась читать тетушке вслух об очередном морском путешествии.

Высылались и фотографии. Катерина, нацепив очки в тонкой изящной оправе, разглядывала: вот здесь наш мальчик в Индии, возле грязного старика с дудочкой, змея, что ли рядом ползает? (Фу, мерзость какая!) Дальше... здесь... подписано «В Стамбуле (кстати, Стамбул — это где?) кофе пью», а мы-то все больше из баночек с желтой странной надписью Indian instant coffee, да и то, если кому повезет достать эту самую баночку c заветным продуктом… А это где? (Ирочка, ответь мне!) Финляндия, говоришь? Куртка на нем серьезная, видно, холодно. Дальше… Ой, Ирочка, здесь он со слоном, надо же! Слон-то какой огромный, точь-в-точь как по телевизору показывают…

Жизнь Катерины значительно разнообразилась этими письмами и черно-белыми фотографиями, не нужны и телевизионный «Клуб кинопутешественников» и любимая передача «В мире животных». Зато наша милая девочка отвечать не торопилась.

Писала, конечно. Не так часто, когда вспоминала, точнее, когда образовывался пустой зазор между очередными поклонниками. Удивлялась и обижалась позже, что Сергей так за четыре года и не выбрался к ней сюда. Все же не Игарка, а Новосибирск. Но к письмам привыкла. Нравилось получать, хотя никогда не показывала своей радости, принимала как должное.

О письмах делилась, конечно, и с Гулей. Однажды выслушав Иринины очередные рассуждения о сложившейся ситуации, Гуля, как всегда занятая чем-то и, казалось бы, слушавшая, как обычно, вполуха, вдруг, резко повернувшись к ней и внимательно охватив ее взглядом, высказалась:

— Я не понимаю, что у вас может быть общего? Ты уж извини, — не отпуская глазами, продолжила она, — ему нужна совсем другая… Другой человек…

Ирина стойко перенесла данный выпад. Только судорожно глотнула и по привычке тряхнула головой. В голове, однако, пронеслось: может, она права?

Пятый курс решили отмечать по-взрослому, в ресторане. Ресторан выбрали единогласно — «Центральный».

Средоточием разгульной жизни советского Новосибирска был, вне всякого сомнения, «Центральный комплекс» на Ленина, один. Большая часть помещения была занята просторным фойе и гардеробом. Сам ресторан располагался наверху, а первый этаж занимало кафе-мороженое, которое в народе именовали «Конфеткой». В подвале же здания, вдалеке от лишних глаз, был настоящий бар. О существовании последнего, кстати, знали далеко не все жители города. Сама по себе такая осведомленность, даже если она имела исключительно теоретический характер, была свидетельством принадлежности к некому высшему обществу того времени. Ну, или низшему — как посмотреть. Ведь передовики производства по барам тогда особенно не ходили.

Об этой «Конфетке» рассказывали разные легенды. Мороженое там нереально вкусное, потому что сложная заморская техника не позволяла поварам воровать и принимала только качественные продукты. И кофе там варили на турецкий манер — в джезве на песке.

Возможно, именно поэтому до сих пор в Новосибирске встречаются люди, которые свято верят, что именно такой способ приготовления напитка — единственно правильный, а все эти кофемашины за несколько тысяч евро — только суета и томление духа.

Все меню заведения состояло из этого самого сваренного по-турецки кофе, коньяка и ликера. Заведению очень шла популярная в узких кругах шутка: «Девушка, сделайте мне кофе с тройным коньяком, только налейте его в отдельную чашку, а кофе выпейте за мое здоровье».

Ира была уже один раз в этом ресторане и впечатлилась помпезностью и масштабностью зала. Это тебе не ресторан «Игарка» местного значения. Это Новосибирский «Центральный комплекс»! Про подвальный бар ничего не знала. В «Конфетку» заходила пару раз, денег хватало только на одну порцию вкусного мороженого.

За неделю были отправлены гонцы — забронировать стол и внести залог. Ира вызвалась первая и потянула подружку Таню Сорокину.

Дело было днем, в самый что ни на есть рабочий полдень. Они долго стучали в закрытую стеклянную дверь, пока не появилась женщина с блокнотом в руках. Она выслушала их, впустила и попросила одну из них подняться за ней на второй этаж, необходимо было расписаться за денежный аванс. Таня поднялась с администратором, та на ходу мастерски пересчитывала бедные студенческие рубли, а Ира, озираясь, осталась возле лестницы, ведущей вниз. Перед самой лестницей на деревянном щите висела табличка «Хода нет». Она повернулась было спиной к деревяшке, когда за спиной послышались шаги. Сначала над щитом появилась лохматая кудрявая голова, затем узкие плечи в модной зеленой рубашке, дальше торс, обтянутый этой самой рубашкой, и длинные, чуть кривоватые к низу, ноги в бледно-голубых джинсах.

— Такой красавице… Одной… Противопоказано посещать злачные места, — все было сказано без паузы и смущения.

Ира ничего оригинального не ждала от этого лохматого модного вихлястого, и потому приготовилась к обычному решительному отпору, но не успела:

— А хотите, я вас в наш бар приглашу? Вас и вашу подругу? Нет, лучше: вас и ваших подруг!

Молодой человек хорошо двигался и хорошо улыбался. К этому прилагались выразительные влажные глаза, широкие брови, крупный красный рот… Его ласковая наглость подчиняла и очаровывала. Чувство незнакомое, пугающее. Наконец, Ира нашла силы и взяла себя в те самые руки.

— Вы меня приглашаете? — она сделала паузу. — Я приду — и не одна! Подруг у меня будет достаточно, будьте в этом уверены, — Ира как можно тверже произнесла где-то подслушанную фразу, сопротивляясь жгучему желанию бросить все немедленно и бежать с ним в неизвестный бар или куда там…

Он состроил испуганную гримасу. Они дружно засмеялись и стали перебрасываться шутливыми фразами, тут вернулась Сорокина, и девушки быстро ушли.

— Ты знаешь, кто это? — уже выйдя за стеклянные двери ресторана, Таня, сильно покраснев, оглянулась на ходу. — Известный бабник, Андрей Мелехов. Здешний он, недалеко живет и работает в ЦК, вся округа его знает. К-красавец Казанова... Тоже мне.

— Ничего особенного… По-моему, — Ира тряхнула высоким хвостом.

— Все девчонки за ним бегают, а он любитель поматросить... — успокоившись, добавила Татьяна. — Моя сестра столько слез пролила из-за него. А он со всеми… в любовь играет… Вот из-за него… Люсю родители отправили в Красноярск к родственникам, подальше, боялись, не сделала бы с собой чего от безответной любви.

На остановке девушки расстались. Таня поехала девятнадцатым автобусом к себе на улицу Котовского, а Ира — трамваем до улицы Ленина, где на углу Урицкого находилась аптека, требовались аспирин и анальгин для приболевшей Катерины. Трамвай неторопливо катился по рельсам, раскачиваясь и громыхая всеми своими железными внутренностями. Ира прислушивалась к своим душевным завихрениям... Впрочем, все это к нужной остановке прошло, девушку одолевали куда более важные заботы.

До похода в ресторан необходимо было записаться на маникюр и педикюр — а это очередь, но самое главное — платье! Где в такой короткий срок купить новое платье? И не простое, а сине-голубого оттенка.

Спасла Катерина. Кому-то позвонила, с кем-то по телефону помурлыкала, после написала записочку, и любимая девочка отправилась на склад Центрального универсального магазина. Платье было выбрано чудесного сиреневого цвета, в талию и с тонким ремешком. Иру не смущало, что в такие платья была одета треть женской половины группы, в том числе подружки: Таня Сорокина и комсорг Люба Колбина, матери которых работали на торговых базах, правда, в разных районах.

Фасон одинаковый, но цвета разные. У Тани — темно-синее, у Любы — терракотового цвета, и такие же тонкие ремешки в цвет платья, но на Макаровой этот наряд смотрелся лучше всех! Позже, от желания сохранить впечатление, Ирина сделала несколько профессиональных цветных фотографий в фотоателье. Отправила Елене, подарила Катерине, та мгновенно прослезилась и вложила в конверт для Сергея — на память.

Мелехов с другом Александром, таким же длинным и лохматым, появились в конце вечера. Она уже пережила волнение, разочарование, панику (платье-то для кого было куплено?!), даже собралась пойти поплакать в туалет. Никакие поклонники не смогли отвлечь от ожидания Его.

К их приходу объявили последний танец — под разочарованные вопли танцующих. Никто не устал, все жаждали продолжения веселья.

— Мы с Александром приглашаем... на арбузы. Как вам такое приглашение? — а глаза скосил в сторону Макаровой. Та и бровью не повела: арбузы так арбузы...

Гостеприимный дом оказался совсем рядом с рестораном. Шумной компанией вспорхнули на четвертый этаж, в холостяцкую квартиру, где кроме старого стола, двух обшарпанных покрытых газетами стульев и продавленного дивана ничего не было.

Быстро съели два больших арбуза, выпили немереное количество дешевого вина и, скинув обувь, долго танцевали босиком на скользком линолеуме, пока соседи не стали выстукивать по батареям намек на приход участкового.

Поздно ночью, когда большая часть танцующих уже разошлась, а меньшая, наконец, внемля соседским позывным, выключила магнитофон, стали прощаться.

Ира принялась искать туфли и, найдя их за диваном, услышала над головой приглушенное:

— Может, останешься?

Она старательно натягивала туфли, держа паузу. Наконец, кое-как застегнув пуговку на ремешке, трезво оценила ситуацию. Каблуки позволяли смотреть на него чуть вверх, а не совсем снизу. Макарова готовилась сказать твердое «Еще чего?!», но вместо этого вдруг обнаружила острое, горячее желание прижаться к нему всем телом и запечатать Мелеховский наглый рот поцелуем, остаться на ночь и потом никому ничего не объяснять. Она удивлялась, что так действовало на нее его присутствие. Ощущение пьяное, будоражащее. Казалось, здоровая мужская сила переливалась через край и ее захлестывала эта волна страсти.

Не без труда выбралась из волосатого кольца его рук, крикнула Таню — та уже битый час торчала с Александром на балконе — и, подхватив пьяненько дремавшую Любу, старательно гордо выплыла за дверь к вызванному такси. Андрей отстраненно улыбался вслед.

Все же я дура! И он хорош! Хоть бы поуговаривал...

Ей так хотелось остаться, но одергивала себя: не при первой же встрече! Хотя, строго говоря, встреча уже вторая.

Весь последний курс был занят преддипломной работой и написанием самого диплома. Она перебралась к Катерине, но про друзей не забывала, день — через день забегала в общежитие. С Таней и Любой встречались там же. В общежитии хорошо, весело, но слишком шумно. К тому же Гуля, второй год как окончив вуз, работала по распределению в Бийске, в НИИ. Письма писали друг другу редко: Ирина всегда подробные, а Гуля, как всегда, критичные. Она сама предложила сделать Ирине вызов именно в Бийск, в тот самый НИИ, где сама работает, и место в общежитии обещала выхлопотать.

Весь год состоялся в неровных отношениях с Андреем, то в звонких ссорах, то в страстных примирениях. Катерина наблюдала за этими нервно-параэлектрическими отношениями, сидя на своем любимом диване в любимом плюшевом халате, едва сходившемся на животе, и спустя полгода решилась высказать собственное мнение:

— А ведь он глуп… — медленно произнесла она.

— Как это? — дернулась обожаемая девочка.

— Бывают такие люди... В жизни вроде удачливые, а здесь — Катерина постучала пальцем по голове, а затем приложила ладонь к груди, — ничего, совсем... Пусто. Пустой он!

Катерина осеклась. Она только сейчас отметила, что Ирочка превратилась в довольно нервную барышню, готовую к быстрым слезам, и осторожно добавила:

— Ну, извини... не глуп — прост... Простой он... Сергей твой — насколько лучше-то!

— Какой он мой! Виделись один раз...

— Но ведь пишет же, пишет… Даже я привыкла. И в каждом письме: обязательно увидимся, встретимся…

— А я не знаю… Совсем в этом не уверена! — крикнула Ира с неожиданной злостью.

Ведь, положа руку на сердце, Сергей — интересный человек (письма ведь приходили преинтересные) и довольно внимательный: ни разу не пропустил ее день рождения, всегда поздравлял с началом учебного года. Это она оставила за собой право отвечать ему вяло и коротко. Сергей словно не замечал этого. Но где он? Где? Андрей же — рядом, с ласковыми руками, зовущим жадным ртом, и веселый опять же.

Да, уж веселее некуда!

Два раза водила в свою студенческую компанию. Никто из девчонок не остался без Андрюшиного внимания, внимания его глаз, его рук. В итоге мало того, что ребята обиделись, так еще девчонки между собой из-за него перессорились.

Ира будто с ума сошла от ревности. Так кричала, так кричала… И била его по груди, по спине, он только успевал руки ее ловить и улыбался, игриво так. Расстались, казалось, навсегда. Так нет же, месяц спустя встретились. Случайно ли? На вечере в клубе, в «Кобре». Подошел своей вихляющей походкой, улыбается, как всегда. Руки эти длиннющие... Ушли вместе.

Катерина только охнула, стоя на балконе, увидев их вместе — в обнимку. Но ничего не сказала и дальше ничего не говорила. До одного случая.

***

Был у Андрея Мелехова крепкий земной ангел-хранитель — родная бабушка Александра Васильевна, отцова мать. В кругу подруг и соседей попросту — Шурочка.

Шурочка, легковесная энергичная старушка-веселушка, хоть давно числилась в пенсионерках, на работу ходила каждый день. На заводе трудилась в хозяйственном подразделении, также ночные смены сторожа брала.

С седыми кудельками, яркой помадой и непременно такими же яркими клипсами в ушах. Юбки у Шурочки — сплошь в складку, плиссе или широкой волной, и каблучок — обязательно, невысокий, но чтобы ножка красиво смотрелась. Да, и еще: маникюр в тон помады и неизменная сигаретка. Вот такой ангел-Шурочка вырисовывался в легком сигаретном дыму.

Домашняя легенда гласила: Андрюшу бросила мать, бессовестная эгоистка. Отец — человек военный, собою не располагал: куда родина пошлет, туда и ехал ее защищать и охранять.

На самом же деле все начиналось как у всех. На балу в педагогическом институте Павлик Мелехов, свежеиспеченный лейтенант военного училища, разглядел и пригласил на танец юную Леночку — студентку-первокурсницу вышеупомянутого учебного заведения. Затем проводил, как положено, домой, и начали они встречаться вплоть до Леночкиного совершеннолетия.

Год спустя привел восемнадцатилетнюю жену в дом матери и поставил ту перед фактом: брак зарегистрирован абсолютно законно и подтвержден печатью.

Александра Васильевна и глазом не моргнула. Перекатила зажженную сигарету из одного угла ярко крашеного рта в другой, прищурилась и молча кивнула. Молодые, настроившись на громкие объяснения и отстаивание своих прав, обрадовались, что так все обошлось: быстро и тихо. Но, как показало время, радовались они преждевременно.

Едва отгремел свадебный марш и был съеден большой торт, сделанный на заказ, как в Шурочкиной квартире были введены жесткие правила совместного проживания.

Молоденькая невестка оказалась девицей не боевой, даже слабохарактерной, очень доброжелательной, глазами все сияла да улыбалась с утра до вечера. Павел, приходя домой, видел добрую жену и строгую мать — его все устраивало. Во время его отъездов на полевые учения каждая отсиживалась в своей комнате. В места общего пользования Леночка прошмыгивала тенью. В такие дни даже не ела, а старалась быть неслышимой и невидимой.

Свекровь же ее постоянная улыбка раздражала. Глядя на ее сияние, Шура спрашивала, чему это она так радуется? А та ей отвечала:

— Как же мне не радоваться, когда все хорошо!

Шура вынесла приговор: необходимо перевоспитание! И принялась за это тяжелое и неблагодарное дело. Постоянные придирки, упреки, даже покрикивание — свекровь себе ни в чем не отказывала. Не так поставила тарелку в сушилку, пересолила суп, да и супом это не назовешь, какое полотенце ты мужу подаешь, Лена? Отчего походка такая тяжелая, что соседи скажут? В чем дела, почему шушукаетесь в моем присутствии? У вас что, от меня секреты? Какие могут быть секреты от родной матери? Ты, Лена, должна помнить, сейчас я тебе самая что ни на есть родная мать! А ты мне: Александра Васильевна, Александра Васильевна... Вот где твои родители? Свадьбу сыграли и фр-р-р... Уехали, а я тут рядом... круглосуточно. Забочусь, волнуюсь, стараюсь...

С появлением внука все заботы о младенце Шура взяла на себя, тем самым дав невестке благополучно окончить вуз. Но при этом, со слов свекрови, Лена совсем подурнела и поглупела. Вовсе оказалась безрукой, безголовой матерью и даже дурой набитой, если Андрюша долго плакал. Совершенно ни к чему не пригодная!

— Лена! — громко выговаривала Александра Васильевна. — Лена, ты должна помнить, кто я тебе… И что я для тебя сделала!

Леночка помнила, и старалась, и старалась, и старалась… И сияла дальше. Соседям иногда казалось, что Шурочка взяла на себя обязательство со свету сжить эту послушную девочку. Всем хором жалели невестку, но Шурочке вслух — ни слова, ни-ни.

На пятом году совместной жизни свекровь вроде как к невестке потеплела. Андрюша делал первые успехи.

Внука Александра Васильевна любила безумно, и Леночка за эту привязанность все прощала и продолжала терпеть дальше. Ребенок жил в одной комнате с бабушкой. К родителям допускался только вечером, когда они возвращались домой. Это к маме. Отца сын порой не видел неделями. Тот поздно приходил, рано уходил, плюс командировки.

Шурочка успевала и внука в садик, и на работу успеть, и Леночку хорошенько пропесочить за неспешно приготовленный ужин или впрок купленные продукты: ты что, Лена, в своем уме?! Зачем набрала столько продуктов? У твоего сына все должно быть све-же-е!

В том же году у Павла обнаружилась связь. Вернее, готовая жена с ребенком, еще одна, тоже с мальчиком, только в Ленинграде. Обнаружилась по телефонному звонку. Женщина сообщила, что ребенок болен и Павлу необходимо прилететь, вопрос жизни и смерти. Тут-то все и развернулось! Павел, к его чести, не отрекся, а наоборот — во всем признался и в тот же вечер улетел в Ленинград, ведь решалась жизнь ни в чем не повинного дитяти.

Лена плакала до самой ночи, задыхаясь и стуча зубами, как в ознобе. Затем вышла в кухню попить воды, там столкнулась с Шурой. Та слышала все, затаясь у себя в комнате. Посмотрела внимательно на заплаканную невестку, послушала, как она пьет воду, и, переместив вечную сигаретку из одного угла яркого рта в другой, поддержала, как истинно родной человек:

— Сама виновата! Ходишь распустехой, а он красивых любит.

Соседи этажом выше и этажом ниже, не спавшие в ту ночь, сделали вывод: у девочек с золотым характером терпение тоже когда-нибудь кончается. До самого раннего утра все дружно слушали крики и звон бьющейся посуды, иногда прорывался плач малыша. Наконец утром к подъезду подкатила машина-такси.

Лена быстро собрала вещи, собственно, их было немного. Александра Васильевна бдела и за бюджетом молодой семьи. В сумку покидала игрушки сына. Вывела в прихожую притихшего мальчика и протянула ему курточку. Все это под тяжелое сигаретное попыхивание свекрови.

— Сынок, — еле слышно заговорила молодая мать, — я сейчас вынесу вещи в такси и вернусь за тобой, договорились? А ты пока пописай и оденься, пожалуйста! Мы поедем к другой бабушке и дедушке на паровозе… В гости... — ребенок в ответ послушно закивал головой и бессмысленно улыбнулся. У него тоже был золотой характер.

Лена вынесла два тяжелых чемодана, погрузила в багажник заказанной машины и быстро вернулась за сумкой и сыном, но дверь оказалась закрытой. Она подумала: дверь захлопнулась от сквозняка. Подергала ручку, сильно подавила на звонок и... Вдруг все поняла… Взвыла и принялась стучать и бить кулачками в дверь.

На шум собрались соседи. Часть утешала Леночку, почти сошедшую с ума, другая — уговаривала Шурочку помнить, что у ребенка есть родная мать, что любой суд решит в пользу матери…

Машина давно уехала. Вещи бесхозно громоздились на скамейке возле подъезда. Значительно позже приехало другое такси. Две соседки вызвались проводить несчастную женщину на вокзал, помочь обменять билеты и с посадкой.

Произошедшее долго обсуждалось на всех этажах дома. А Шурочке —хоть бы хны! Мать больше никто никогда не видел, а отец вернулся... Да только для развода и перевода в Ленинградский военный округ.

Конечно, было и продолжение. Лена долго звонила свекрови, соседям, даже Павел из своего Ленинграда подал голос, что надо бы вернуть ребенка законной матери, на что Шурочка послала законных мать и отца по заданному вектору, по известному адресу.

Павел больше не беспокоил маму, но деньги для старшего сына аккуратно высылал.

Бабушка с внуком прекрасно ладили. Шурочка командовала, внук подчинялся. В доме был установлен железный порядок: завтрак, школа, гулянье, уроки, ужин и сон. Никаких хлопот внук любимой бабушке не доставлял и ни о чем не задумывался, все делал четко и беспрекословно. Он вообще редко думал, за него думала бабушка. Только что уроки сам делал, а Шура рядом сидела — проверяла. Одевала добротно, кормила без деликатесов, на всякие развлечения денег не давала — баловство одно!

Учился внук средне, ходил в твердых троечниках, но Шурочка не переживала. Была уверена — внук свое возьмет. Дружил Андрей со всеми и ни с кем в отдельности.

Приводить домой друзей Шура не разрешала. Вечера проводили вместе. Андрей читал, забравшись с ногами на стул, а баба Шура слушала радио или смотрела телевизор. Так и жили.

После школы Александра Васильевна устроила его подсобным рабочим в ресторан «Центральный Комплекс».

«Один год всего, — думала она. — Из армии вернется, тогда будем решать с институтом». Особых талантов у Андрея не наблюдалось, на армию возлагались большие надежды — в плане выбора будущего. Александра Васильевна надеялась, что Андрей пойдет в военное училище или хотя бы в школу прапорщиков, но внук, обычно такой покладистый, наотрез отказался даже обсуждать эту тему.

Благодаря ее стараниям и связям отца службу проходил Андрюша в Ленинградской области. Благодаря этому же виделся с отцом за два года службы столько, сколько не виделся за прошлую и не увидится в будущей жизни.

При встречах в основном говорил отец. Андрей слушал, улыбаясь. Эта самая улыбка напоминала Павлу юную Леночку. Жизнь его уже давно шла по другой колее, жил он другими интересами, другими отношениями. После встреч со старшим сыном у Павла Николаевича все внутри болело, не сильно, но чувствительно, будто проглотил во время обеда иголку, и она временами вела себя тихо, а временами зло кололась. В новую семью свою Андрея не привел, с младшим братом не познакомил. Жена не позволила. Так и проходили родственные встречи на пешем ходу.

Два года прошли, и внук вернулся в родное гнездо. Про отца он не рассказывал. Шура и так все знала из телефонных переговоров. Новой семьей Павла не интересовалась. Демобилизовавшись, Андрей неделю провел дома на тахте. В этом мире было все как всегда. Спал, слушал Шурочку, издалека слышал радио. Снова спал или лежал, глядя то на полосатую, купленную на рынке, дорожку — эти полоски порой снились Андрею, — то на рыжий абажур, покачивавшийся от сквозняка над круглым, покрытым тяжелой зеленой, с такой же бахромою, скатертью обеденным столом. На столе, из темно-синего стекла, в вазочке — дежурные конфеты-подушечки, рядом белые бокалы с полосками… Снова Шурочка, радио…

Бабушка взяла привычку рассказывать Андрею отцовские новости после редких телефонных звонков. Он с декоративным интересом выслушивал ее, вопросов не задавал.

С Павлом Николаевичем они встретятся еще только один раз — на похоронах Александры Васильевны. Последний.

Учиться после армии не пошел. Шура не настаивала, сам решит со временем. Устроился работать в тот же ресторан «Центральный комплекс». Там и остался, как прирос.

Какое-то время побегал с подносом, позже доверили ответственный пост — бар, расположенный внизу, в цокольном помещении, где публика была избранная и дорогая.

Там Андрей оказался незаменим, а главное — сговорчив и трезв в любое время суток.

Больше всего на свете Андрей любил праздники. Хотя особо не понимал, что такое праздник? Спроси его, так он и кивнет в сторону ЦК. Для него ресторан был именно таким местом. Во-первых, у всех хорошее настроение, во-вторых, музыка такая, что последние мозги вытряхивались, в-третьих — девушки! Каждый день новые. Нет, конечно, встречались и старые знакомые, они там на постоянной основе работали, но это все не то… Приходящие девушки были особенно красивы, и все хотели внимания. А он никому и не отказывал. Все ему нравились, всем он нравился, все хорошо!

Но была и постоянная симпатия, и даже отношения, ни к чему не обязывающие, к удовольствию обоих. Когда Шура уходила на свои ночные дежурства, Андрей приводил домой Людмилу. Рано утром, стараясь не задерживаться, она убегала в твердой уверенности, что никто ее не заметил.

Люся работала парикмахером. Имела сыночка и мать-пенсионерку. Поклонники были, солидные женатые мужчины — искатели сексуальных приключений. Андрей же был холост, при этом не пил, не курил, весь из себя положительный на первый и второй взгляд, но предложения не делал после целого года близкого, можно сказать, исключительно интимного общения. Люся немного переживала, но набралась терпения, руководствуясь народной мудростью: ночная кукушка дневную перекукует.

Андрей любил свою работу. Домой приходил ночевать, переодеться, принять душ. Изредка ел, обязательно целовал бабушку, она тут же его инспектировала на предмет выпивки и курения, и бежал снова на свой каждодневный праздник жизни. Помимо основной работы он выполнял ряд мелких поручений, так как никого не хотел обижать. Отсюда получалось — весь день на ногах: днем хозяйственные дела, вечером работа в баре, за стойкой. Заработанные деньги отдавал Шурочке, та лучше знала, как ими распорядиться. Но на модные тряпки умел заработать сверх официальной зарплаты. Шура в дни больших стирок, не вынимая сигаретки, надев очки, подробно разглядывала гардероб внука, на ее глаз хилый и крикливый.

Андрей умудрялся, работая сутками в злачном месте, не пить и не курить, удивляя этим многих. Выходные проводил в своей комнате, на тахте, за закрытыми дверями, стараясь выспаться. Утром опять бежал, путаясь в длинных ногах. Был ли это бег от серого аскетического быта, убогого старушечьего говорения, круглосуточного бормотания радио, полинявших от времени слов напротив окна «Родной партии рапортуем» — Андрей точно не знал. Хотелось только бежать от того и прибежать к этому.

Ни в какой институт он так и не поступил, и вообще, к учебе расположения не имел.

— Зачем? — спрашивал Шурочку заботливый внук. — Зачем тебе мое высшее образование? Будешь еще пять лет меня кормить? Не устала? Ах, устала! Тогда в чем дело? Тебе денег не хватает?

При упоминании денег Шурочка всплескивала руками — хватало, еще как! Старалась быть начеку, не потерять дорогого мальчика. Хотя иной раз охватывали Александру Васильевну пустые страхи: ускользает он, ох, ускользает, куда только? В остальном бабушка была довольна внуком и излишними воспитательными нападками семейную гармонию не решалась нарушить.

С Ириной у Андрея было совсем по-другому, не как со всеми. Отношения были страстные, но при этом хлопотные. Она, бесспорно, красавица! Таких чудесных глаз никогда не видел.

Помимо этого в ней чувствовалось собранность, организованность, какая-то правильность в ведении жизни. Вот в этом месте Андрей взбрыкивал и упирался. Там, где порядок, нет места празднику. Жить по распорядку — значит, вечера дома, вместе, под радио или телевизор, и все остальное такое же скучное, серое, даже и с ней… Нет уж! Не хотелось даже думать об этом. Одно понятно — не создан он для семьи, не создан…

В этом месте волновалась она. Белокожая, она наливалась клубничным цветом, глаза наполнялись слезной влагой, высокий хвост на затылке начинал раскачиваться. Вот такая она нравилась ему еще больше, волнительная, яркая, словно заливалась по самую макушку красками. Когда еще и злилась, то покрывалась полыхающими пятнами, а он любовался, улыбаясь. Ну, не сволочь?!

Честно говоря, она ни разу не произнесла слова «законный брак», но все разговоры искрились, как провода от высокого напряжения, от приближения к этой теме.

Обычно короткие, но огнеопасные диалоги заканчивались долгим страстным поцелуем. После него диалог мог и продолжаться, но одежда уже кучкой валялась на полу.

Ирина вдыхала запах — единственный запах в мире, на который были настроены все ее рецепторы, — молотый кофе, вперемежку с сигаретным, и запах тела, чистого мужского, такого родного тела. Далее вдох, выдох, барабанный стук пульса… Подробное знакомство кончиками пальцев, да и губами она исследовала его тело очень подробно.

С каждой встречей она узнавала, где больше бугрятся его мышцы — на груди или на предплечье, как в пылу страсти заостряется нос и бледнеет лицо, как пальцы мелко-мелко дрожат от возбуждения, как наливаются глубиной его глаза.

После первой ночи Ирина, нарушая распорядок, установленный Люсей, вышла не ранним утром, а среди бела дня прошла сквозь ряд добрых соседок. Вежливо поздоровавшись, отправилась было на остановку, но услышала в спину:

— ...и эта туда же. Думает, женится... Девчонку жалко, молодая совсем…

Вздохи за спиной, что те зерна, легли в благодатную почву: это она, Ирина, одна из… «тех»? Она не могла этого допустить. Нужен был финал, логический и правильный — в виде загса.

Но Мелехов упирался. Ирина настаивала. Они ссорились, расставались. В такие дни Андрей шел к Людмиле.

К тому времени Людмилу назначили администратором крупной парикмахерской недалеко от Центрального. Имелся свой отдельный, хоть и маленький, кабинет. Час, проведенный наедине с Люсей, восстанавливал обычный доброжелательный ход мыслей, и душевное равновесие налаживалось. Люся уже была наслышана о красивой девочке, что завел Андрюша, и все посмеивалась над ним, дескать, смотри, доведет тебя...

Смеяться-то смеялась, а в душе тонко пела тревога: девчонка — вон какая! Сразу видно, из правильной семьи, своего добьется.

В начале лета в той самой Люсиной парикмахерской и застала его Катерина. Сидя с крупными железными бигуди под колпаком сушилки, она смогла наблюдать нежное расставание Андрея Мелехова с администратором Людмилой Копейкиной.

Тут же, немедленно, к удивлению всего персонала парикмахерской, вымелась из-под гудящего фена, едва сняв бигуди, рысью бросилась вслед за мерзавцем, что морочит голову ее Ирочке, чтобы взглянуть в эти бесстыжие глаза, но его и след простыл. Идти в ЦК не решилась. Побегав вдоль улицы, Катерина вернулась в салон, в свое кресло и, успокоившись, решила рассказать все Ирочке. Но случай все никак не представлялся. Накануне той злополучной встречи Ирина с Андреем в очередной раз поссорились. Казалось, Ирочка и думать про него забыла. Вновь напоминать о мерзавце не хотелось, и Катерина затаилась.

Рашида Стикеева

Рашида Стикеева. Первое образование — филолог. Второе — магистр в области финансов КИМЭП. Дополнительное — Открытая литературная школа Алматы (курс прозы Михаила Земскова, курс прозы Ю. Серебрянского и Е. Клепиковой). Публикации с 2011 года в журналах «Книголюб», «Литературная Алма-Ата», «Нива», «Автограф», Za-Za (Германия), в литературном альманахе Literra Nova (Алматы), в сборниках ОЛША. Призер Международного грушинского интернет-конкурса 2015 в номинации «малая проза». Номинант литературного конкурса «Славянские традиции» — лонг-лист (жанр — «малая проза», 2015 г.). Дипломант международного конкурса одного рассказа (2016 г.). Дипломант литературного конкурса журнала «Литерра Нова», номинация — «короткий рассказ» (2017 г.).

daktil_icon

daktilmailbox@gmail.com

fb_icontg_icon