Уголек для ангела

Ханс не верил в Бога. В особый мороз, когда воды Амстела подергивались коркой льда, сторожа собора пускали его погреться и поили горячей водой с патокой. Закоченевшие пальцы обхватывали кружку, и Ханс ощущал, как внутри разливается тепло. Но на этом его связь с церковью заканчивалась — работа трубочиста не сочеталась с верой. Кто он такой — чумазый человечек в поношенном плаще и цилиндре. А тут что-то непонятное, возвышенное, светлое.

Родителей Ханс почти не помнил. Пепелище на месте дома и причитающие соседи — вот и все, что осталось из детских воспоминаний. Именно тогда, бредя по городу и утирая слезы, он остановился перед собором и понял, что больше не верит. Потому что из отражения в окне на него смотрело лицо, изуродованное ожогами. А разве Бог допустил бы такое?

Трубочистом Ханс стал не только по праву преемственности, но и в отместку судьбе. Работу он любил. Пусть она не приносила ему особых денег, ему нравилось забираться наверх к молчаливым угрюмым трубам. Трубы не тыкали в него пальцем, не морщили носы, как делали прохожие, когда он шел мимо. Они молчали и, навострив кирпичные уши, слушали звуки города и его, Ханса, тихие рассказы. После работы ему нравилось сидеть на какой-нибудь из крыш, наблюдая, что происходит внизу. Сонный город протирал глаза, из домов показывались заспанные голландцы. Начинался новый день, а Ханс, словно ночной странник, исчезал в крошечной каморке. Там он коротал день, чтобы вечером вновь вернуться к работе.

Заканчивался декабрь. Это значило, что работы у Ханса прибавилось. Камины и печи топили чаще обычного, и подчас он не успевал доделать работу до наступления утра. Иногда он спускался с крыши, когда солнце почти стояло в зените. В такие дни приходилось особенно тяжело: Ханс не любил бывать в толпе, и толпа отвечала взаимностью. Люди, особенно дети, чурались его изуродованного шрамами лица. Возможно, поэтому у Ханса не было не только семьи, но и друзей.

До Рождества оставалось меньше недели, и город сиял великолепием: в окнах домов загорались свечи, на улицах появлялись игрушечные гномы и Санта Клаусы. Ханс презрительно фыркал — неужели он, потомственный трубочист, поверит в сказку о толстом старике, который пролезает в печную трубу? Да к тому же погода в городе стояла на редкость не праздничная. Ханс не любил дождь, можно сказать — ненавидел. Он всегда разражался внезапно и очень не вовремя. Приходилось сразу собирать инструменты и бежать до ближайшей подворотни, словно мокрый побитый кот. А если не добежать, то капли размывали сажу, делая лицо еще более уродливым. А вот снег Ханс любил. Это было не такое уж частое и оттого еще более прекрасное явление. По сути, снег — тот же дождь, только замерзший, но внутри зарождалось предвкушение чего-то хорошего. Снег был белый и невинно-чистый, а Ханс, наоборот — закоптившийся до самых костей. Город пряничных домиков редко баловал хорошей погодой, но когда с неба сыпалась холодная мука, Ханс чувствовал себя чуточку счастливее.

В этом году первый снег пошел поздно, за пару дней до праздника. Из домов сразу высыпала хохочущая детвора. Ханс едва успел спуститься с очередной крыши, как понял, что незамеченным ему не уйти. Отношения с детьми у него не складывались. В лучшем случае ребята ограничивались обидными дразнилками, но могли и запустить в безобразного трубочиста камнем. Ханс поспешил укрыться, как вдруг о цилиндр ударилось что-то маленькое и твердое. Он пошарил рукой и отлепил от ткани остатки грязного снежка. Ханс возмущенно огляделся, но увидел лишь копну рыжих волос: ее обладательница с довольным визгом устремилась за остальной ребятней вглубь переулка.

За странной встречей последовала еще одна. День стоял теплый, так что вчерашний снег почти весь сошел. Ханс заканчивал работу и краем глаза заметил на дороге рыжее пятнышко. Ему стало любопытно, что малышка нашла в нем привлекательного, и он вновь устремил взор вниз. На этот раз девчушка лишь помахала ему рукой и умчалась, заливисто расхохотавшись.

Следующее утро выдалось особенно холодным, несмотря на низко стоящее солнце. Ханс потер замерзшие ладони и сунул в карманы. Один, к несчастью, совсем прохудился. Ханс недовольно поежился и огляделся: совсем недалеко поблескивала острая крыша собора.

Из каморки, в которой его так любезно поили теплым квастом¹, хорошо просматривался весь зал. В соборе находилось непривычно много людей. Обычно по утрам в зале не было ни души, не считая молчаливых монахинь да двух-трех набожных старичков. Сейчас же каждую минуту в собор заходили люди, доставали маленькие книжки и садились на скамьи. Они все казались взволнованными, будто в ожидании чего-то.

— Так много людей сегодня, — задумчиво пробормотал Ханс.

— Ну как же, — усмехнулся в ответ бородатый сторож, — Рождество ведь.

Подумаешь, Рождество, большое дело. Ханс отхлебнул из чашки и снова посмотрел в зал. К алтарю подплыл священник в праздничной ризе. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь редкими перешептываниями. Священник заговорил. Прихожане с трепетом внимали речам служителя Господа. Однако до каморки доносились лишь отголоски гулкого баритона. Внезапно дверь собора распахнулась. На пороге возникло маленькое огневолосое существо с пылающим румянцем на щеках. Девчушка отдышалась и впорхнула в зал. Ханс проводил ее долгим взглядом и усмехнулся. Как там говорят — Бог троицу любит? Девочка проскочила за скамью, вытащила из кармана книжку и стала бормотать вслед за священником. Ханс засмотрелся. Блики витражей разноцветными огнями играли в рыжих волосах. Непослушные локоны спадали на страницы, и она постоянно заправляла их за уши, не переставая читать. Она как будто явилась воплощением праздника — светлая, румяная, лучистая. И место рядом с ней почему-то оставалось свободным.

Ханс поблагодарил сторожа и вышел. Но вместо улицы он выскользнул в зал, на цыпочках прокравшись вдоль рядов. Ему казалось, что стук каблуков разрушит кружившее по залу волшебство. Он молча сел рядом с рыжиком. Она повернулась, улыбнулась необычайно задорно и протянула ему книжицу. Ханс кончиками пальцев ухватил уголок страницы. Он смотрел, как девчушка водит пальчиком по строчкам, и ему стало совестно за немытые руки и потрепанный плащ. Запинаясь, он стал читать, с трудом складывая буквы в слова. Не зря все-таки он водился со сторожами: они сами не славились грамотностью, но различать буквы все же умели. Ханс боялся, что он делает что-то не так и его могут выгнать. Но никому не было дела. Все сосредоточенно бормотали, опустив головы. Ханс ликовал — его не гнали, тепло обволакивало, да и от непонятных слов на душе становилось удивительно хорошо. Он смотрел на высокие своды и огромный орган в конце зала и удивлялся все больше и больше.

Когда закончилась служба, малышка потянула его за собой. Они остановились перед большой иконой в позолоченной раме. На ней застыла женщина с младенцем на руках. Хансу опять стало стыдно. Он всегда проходил мимо и не замечал, насколько здесь красиво. А теперь он стоял, совершенно растерянный и глупый, перед Божьим ликом. В памяти как будто всплыла картинка. Вот мальчишка держит мать за локоть и благоговейно смотрит вверх, на расписной купол. Он думает, что вырастет, сделается трубочистом и станет постоянно приходить сюда любоваться. Он будет хорошо себя вести и во всем слушаться Его…

Только когда кто-то осторожно подергал Ханса за полу плаща, он наконец вернулся в реальность. Спутница маленькими пальчиками взяла его ладонь и соединила загрубевшие пальцы. Встала рядом и начертила в воздухе крест. Ханс медленно повторил за ней: вверх, вниз, влево, вправо. Девчушка разулыбалась. Она смотрела на него огромными зелеными глазами и совершенно искренне делилась с ним самым сокровенным. Ханс пошарил в кармане и выудил из него уголек: все, чем мог поделиться он. Девочка взяла подарок, кивнула и растворилась в золоте икон. А Ханс повернулся к Мадонне и неумело перекрестился.

Примечания

1. Теплый лимонад, традиционный зимний напиток в Нидерландах.