Отрезок жизни, или Расстояние между двумя точками

Нет ничего более странного, чем ощущать себя изъятой из контекста. Все куда-то идут, улыбаются, летят, лают, покупают ерунду и запивают все это кофе. А ты сидишь в центре площади, немодная и неподвижная, как точка. Но точка из другого текста, не из этого романа. И солнце вроде яркое, и музыка вокруг веселая, и кофе вкусный. Только контекст… Типографская ошибка или корректор не заметил — уже не важно. Не изменить уже. Либо книгу сжечь, либо тебя аккуратненько лезвием выскрести. Хотя всегда остается третий вариант: делать вид, что так и надо, что это было заранее задумано и поэтому никому не больно. Притворяться, что ты уместна, что без тебя было бы хуже, что благодаря тебе сюжет развивается, что с твоим уходом поймут, как без тебя невыносимо. Но отсутствие точек сегодня не замечают даже там, где они грамматически необходимы. А уж таких, лишних, сидящих на залитой солнцем площади очередной столицы… Другое дело, если в сюжете вдруг появится еще одна такая же неприкаянная точка — тут уж грех не провести между ними прямую. Отрезок — это уже может стать поводом для полноценного повествования. Отрезок жизни, объединяющий две случайно попавшие на один лист судьбы точки.

И раз уж книга не сожжена, то и история может быть прочитана. Банальна она настолько, что легко могла бы быть перепутана с классикой — набит подобными сюжетами девятнадцатый век, где пышность платьев удушенных корсетами барышень успешно скрывала чувства и право на собственное мнение. Сегодня, когда опираться на ранее написанное — не диктуемая постмодернизмом необходимость, а даже немного плохой тон, такой историей никого не удивишь. Поэтому все, что произойдет дальше, — не про удивление, а исключительно развлечения ради: послушайте, поулыбайтесь, возмутитесь, подумайте о том, что с вами такого точно никогда не случится, и забудьте. Как и большинство текстов (с точками и без), ранее вами услышанных.

Началось все с письма. Точнее, чуть раньше, на балу, в глуши забытого селенья. Даже в самых больших городах всегда есть возможность ощущать себя селянином, достаточно лишь приехать в этот город извне и примкнуть к эмигрантской среде. О, как она манит вновь прибывших, какие сулит радости и какую простоту жизни: почувствуй себя в гостях как дома! А ты ведь и не в гости вовсе ехал, ты хотел начать жить в новом месте, приняв все правила и уставы, подружившись с соседями, заведя собаку и выращивая цветы, как здесь принято. И вроде начал уже горшки выбирать, но минутная слабость (ностальгия или случайная встреча земляка) — и вот ты уже сидишь в знакомом с детства кругу и на знакомом с детства языке обсуждаешь политику далекой родины. И вроде ничего внешне не изменилось: и дома аккуратно оштукатуренные, и тротуары чистые и ровные, и газоны кругом — не отчий край, в общем. Но эмигрантское болото больше не отпустит — культурная среда, знаете ли, сохранение традиций, родной менталитет и миллион других поводов. И сам не замечаешь, как из вполне себе городского повесы превращаешься в обитателя небольшой деревни, где все друг друга знают, поддерживают и со скуки окутывают бесконечными сплетнями.

Зато какие балы дают, какие творческие вечера, какие театры и концерты! Иногда столичные артисты заезжают, но и своими силами справляются на ура. Все, как в больших городах: вот вам бомонд, вот богема, вот несколько представителей мыслящего пролетариата для контраста. И у каждого свое интригующее прошлое, оставленное на родине, и у каждого наполненное постоянно держащими в тонусе проблемами настоящее, и у каждого весьма туманное с точки закона, но очень четкое с позиций «лишь бы не домой» будущее.

На почве этого безудержного творчества и родился повод для письма. Весьма татьянинского, но при этом пропитанного постмодернистскими тенденциями и с налетом феминизма. Хотя Евгений вполне канонический: повеса, молодой, с сомнительными источниками дохода, любвеобильный и этого не скрывающий — просто мечта каждой желающей разбить свое сердце юной дамы. Встретив на одном из плавно перетекающих в обычную русскую пьянку высококультурных творческих вечеров его восторженный взгляд, раздевающий до самых тонких фибр души, героиня не смогла удержать оборону. В лучших традициях барышень эпохи романтизма покраснела, затем побледнела, забыла все слова, сделала несколько глубоких вдохов в попытках вернуть кислород в мозг, не справилась с возникшей чрезвычайной ситуацией и умчалась в ночь, так и не решившись поднять глаза и как следует разглядеть, что за рыцарь из сновидений перед ней стоит.

После нескольких дней мечтательных вздохов над портретом, бабочки из живота, где если бы им умереть со временем, то история бы не началась, решили вспорхнуть и попали в голову. Поэтому вместо того, чтобы завершить все по-современному на уровне физической близости, решила одухотворить ситуацию и добавить в нее жанровых особенностей романа. Со всеми вытекающими сценами, грустными песнями, второстепенными персонажами (которые обычно страдают просто за компанию, вовсе не высказывая добровольного желания в этом действе участвовать) и, конечно же, письмами. Куда же без эпистолярного жанра в наш стремящийся к новым технологиям век.

Из точки А в точку Б

Катастрофически не хватает слов. Все, что приходят в голову, — уже кому-то принадлежат. Этот язык стал для меня слишком тесен. А вокруг на белых листах — миллионы букв, написанных чужими почерками и о чужих жизнях. И не боятся ведь повторять то, что уже было многократно сказано до них. А у меня — то ли страх онеметь, то ли страх говорить. Название даже есть умное для окончательного диагноза: глоссофобия. Боязнь слов. Обоснованная тем, что все они совершенно не о том. Как у Толстого, когда несчастны все по-своему. Невыразимо по-своему. И даже если подходящее слово придумаешь — говорить страшно, ведь не поймут. Или не так поймут, что еще хуже.

Остается многозначное и многозадачное молчание. Уши закладывает уже от тишины. И только чужие стихи где-то эхом отталкиваются от тесного для мыслей черепа: «С рокового мосту Вниз — отважься! Я тебе по росту, Рыцарь пражский». Цветаева знала толк в словах, если уж воровать — то у нее.

А потом вдруг новая волна — и легко, радостно, спокойно. Не нужны слова, обессловленный мир так гармоничен и чист. Без стихов ведь куда проще, не требуется особого духа и вдохновения, сплошные инстинкты. Как у Арбениной, когда нельзя спать с музой, иначе она рискует стать прозой. С музами давно справилась-обезопасилась, никаких ложных надежд и обещаний, сплошное искусство. К сожалению, у нас, антиподов, живущих в антиординатах, бывает так, что и проза вдруг обрастает ритмом и рифмами. Только слов нет. И это страшно. Но вам решилась написать первая. Доверившись вашей чести и обещанию хранить молчание о наших дальнейших встречах.

Ваша А.

Из точки Б в точку А

Заходи сегодня. Фильм посмотрим. Тебе же завтра никуда не надо?

Из точки А в точку Б

Светом наполнена инопланетным. Летать бы — но не хочется землю покидать, ведь она так прекрасна, что волшебство перетекает через край. Эта необыкновенная нежность — никогда не думала, что умею так. Даже зажмурившись и накрывшись одеялом, даже включив на полную громкость знакомые мелодии совсем о других, даже зажав в руках любимое оружие — карандаш, обычно помогающий довести любые эмоции до логического завершения в виде нескольких строчек о них на бумаге — все равно видеть тебя, слышать тебя, чувствовать твою кожу под пальцами.

Теплом лучусь, как атомный реактор. Петь бы — но рот боюсь открыть, ведь в репертуаре сплошной мажор, без полутонов и нижних октав, и над каждой нотой надписаны буквы имени твоего. Куда же пропала моя тяга к легкости бытия? Почему вдруг она стала такой невыносимой? Почему не могу стереть улыбку и вернуть привычный ритм жизни? На что я променяла свою практичность и рассудительность? Все обещаю тебе, что бы ни попросил, всех готова забыть, о ком ты не хочешь слышать, мир готова сменить и не думать о последствиях, если это то, что нужно тебе.

Твоя А.

Из точки Б в точку А

Ты уверена, что хочешь этого? Еще привяжешься, обижаться потом будешь. Я — рыба вольная.

Из точки А в точку Б

Многословие… Вот что мне досталось вместе с этим пугающим, но так уверенно поглощающим меня чувством невозможности жить без тебя. Многословие — вот что сжигает реальность, а вместе с ней мой сон, аппетит, способность контролировать окружающий мир. И я могла бы плыть, отдавшись мягкости и подчинившись диктуемым тобой законам. Но многословие — оранжевым огоньком движется по телу сигареты, не оставляя от нее ничего, кроме горечи во рту и пропитанного неприятной смесью фильтра. Многословие хочет меня спасти от того, что называют любовью. Я говорю так много лишнего, так хочу показать этим свою независимость, что невооруженным взглядом становится видно, насколько фальшивы мои слова. И я вынуждена бежать. От твоих восхищенных глаз, от успокаивающей близости, от подавляющего мою волю ощущения защищенности и желания остаться с тобой навсегда. Я вынуждена бежать к морю, чтобы снова стать сильной, пережив ураган. Чтобы вернуться и окончательно отдать тебе свою честь.

Твоя А.

Из точки Б в точку А

Не люблю с тобой переписываться. Если хочешь — приходи после одиннадцати, но только предупреди за двадцать минут. Лучше к двенадцати. И сама не поднимайся, я позвоню, когда можно.

Из точки А в точку Б

Знаешь, труднее всего простить не обидные слова и не ранящие поступки, а тишину. Да, мизансцена была выстроена идеально: твой горящий взгляд после расставания с на моих глазах провожаемой новой подругой, догорающие свечи и неубранная посуда от ужина на двоих, безразличие к моим новостям. И даже предложенная бутылка шампанского, которое я не выношу, безупречно подчеркнула мысль, что куплена она была для другой, пить отказавшейся и прилично не оставшейся на ночь. Я не помню, как отыграла этот спектакль. Помню неисчезающий привкус чего-то соленого во рту — то ли крови, то ли слез. Пятна перед глазами — такие, как когда долго смотришь на солнце, боготворишь его, ведь оно — источник твоей жизни, а оно за это сжигает сетчатку. Руки еще тряслись так, что то самое шампанское чуть не вылила на негнущиеся колени. Но спектакль отыграла. С добрым утром. А ты так ничего и не сказал. Труднее всего простить тишину.

Видимо, уже не твоя А.

Из точки А в точку Б

Пусто. Я полностью изъята из контекста. Сидела сегодня на какой-то площади, немодная и неподвижная. И солнце вроде яркое, и музыка веселая… Только роман не тот. В нем отсутствует твоя реплика, та, которая должна была поставить точку. Я знаю, что могла бы делать вид, что так и надо, что это было заранее задумано и поэтому никому не больно. Что и без тебя сюжет развивается, что меня ни капли не задевает этот твой страх честно сказать, что я здесь больше неуместна. Но я ведь опытный писатель. И лезвие у меня есть.

Я когда первый раз провела им — испугалась. Столько крови. Вся залитая солнцем площадь вдруг стала не золотой, а багровой. Музыка остановилась, время вслед за ней, и все люди, до этого занятые собой, вдруг замерли. После второго пореза стало легче — уже не так больно, даже показалось, что что-то лишнее, сковывающее до этого момента, вытекает вместе с кровью. Потом еще несколько движений лезвием — и в руках у меня оказалось сердце. То самое, пошло воспетое литературой всех времен и народов, наполненное любовью сердце. И знаешь, что самое странное? Оно действительно горело, не врали литераторы. Горело тем светом и теплом, которым пыталось сжечь мою силу, внушая, что никто мне больше не защита и не покой, кроме тебя. Я его скормила чайкам. Одну из них оставила у себя на плече на память с эпитафией «Жизнь — это любовь». Просто чтобы помнить. Чтобы никогда больше не оказаться в этой пустоте.

Пережившая встречу с тобой А.

Из точки Б в точку А

Я предупреждал, что может быть больно. Добро пожаловать в клуб.

Знаете, чем хороша эмиграция? Страшно только в первый раз. Потом приходит осознание того, что дом — это не город или страна, дом — это там, где ты. Уже легко собираются чемоданы, запросто заводятся связи, исчезает из головы понятие насиженности места. И вот уже новые аккуратные фасады, газоны и вымощенные брусчаткой площади. И снова узкий круг людей, стремящихся чувствовать себя в гостях как дома. Балы, творческие вечера, окутанные тайной истории, заставившие покинуть предыдущее пристанище. И даже лица мелькают те же — ограниченный круг бомонда и богемы, играющих привычные роли в новых декорациях. Конечно, персонажи взрослеют, что определено жанром — татьяны из провинциальных неискушенных девочек превращаются в женщин, способных менять судьбы и притягивать боготворящие их взгляды.

Из точки С в точку А

Это был один из самых прекрасных дней в моей жизни! Вроде облачно на улице — а ты озарила ее, как солнце. Я тебя когда увидел, сразу понял, что мы должны быть вместе, я все сделаю для того, чтобы мы были вместе, что хочешь — к твоим ногам. И все равно, сколько это продлится — день, год, всю жизнь. Хотелось бы, конечно, всю жизнь — но не буду на тебя давить. Ты меня делаешь счастливым каждую секунду, просто тем, что ты рядом. Никогда не думал, что в человеке может быть столько нежности и тепла. Я готов защитить тебя от всего мира, со мной можешь не волноваться ни о чем. Ведь мы еще встретимся? Просто скажи, когда — буду ждать хоть целую вечность этого часа.

Твой С.

Из точки А в точку С

Ты уверен, что хочешь этого? Еще привяжешься, обижаться потом будешь. Я — птица вольная.