Как зарождается критик. Интервью с Евгением Абдуллаевым

Редактор поэзии журнала «Дактиль» Ирина Гумыркина поговорила с Евгением Абдуллаевым (Сухбат Афлатуни) — поэтом, прозаиком и литературным критиком из Узбекистана. В интервью Евгений рассказал о главных проблемах современной русскоязычной литературы, почему поэтам не стоит начинать с верлибра и как зарождаются литературные критики.

— В этом году Вы ведете семинар поэзии в Открытой литературной школе Алматы. Что Вы сами ожидаете от этого семинара, какие цели ставите?

— Поэзия вся, простите за банальность, езда в неведомое. Этим и держит. Когда начинаешь стихотворение, не представляешь, что получится. Когда берешься за чужие стихи, тоже не знаешь, что найдешь. И когда начинаешь вести поэтический семинар… Все зависит от того, на каких учеников ты нарвешься, — да, я не оговорился. Это зависит от того, произойдет между тобой и ними что-то или не произойдет. Пока могу сказать одно: я доволен уровнем авторов. Будут ли какие-то результаты? Главное — более глубокое понимание стихов. Но такое понимание, которое бы не мешало писать. Которое тебе что-то открывает, но не бьет тебя по рукам, когда пишешь. Проблема многих авторов: они много знают, много понимают, много читали, и это понимание на них, как гири. Поэтому я бы хотел, чтобы люди, с которыми я разговариваю на этих семинарах, понимали больше, а с другой стороны, чтобы это понимание им не мешало, а помогало.

— Вы приезжали в Алматы с мастер-классом два года назад. Можете поделиться своим впечатлением о наших авторах в сравнении — тогда и сейчас? И каков, на ваш взгляд, в целом уровень казахстанской литературы?

— Первый раз я приехал в 2006 году по приглашению Ольги Борисовны Марковой, но тогда это была просто встреча редакторов. Потом была еще аналогичная встреча в 2007 году. А в 2009-м я приехал уже по ее приглашению как преподаватель. Тогда были Андрей Василевский, Дмитрий Кузьмин, Александр Кабанов. Тогда многие, сейчас уже мэтры, были еще слушателями: и Илья Одегов, и Айгерим Тажи, и Иван Бекетов. Так что ситуацию отслеживаю как минимум лет тринадцать. Там, где есть некое критическое количество авторов, есть какие-то институты вроде литературной школы, там уровень всегда будет держаться.

— В Казахстане есть проблема всецелой поддержки отечественной литературы. Финансируются определенные проекты, например, приуроченные к каким-то памятным или юбилейным датам, мероприятиям. Переводятся книги казахских классиков на иностранные языки, эти книги продвигают за рубежом. Но поддержки современного литературного процесса в целом нет. Наши авторы пробивают себе дорогу и продвигают себя сами. Есть большая проблема с книгоиздательством. Наши издательства массово выпускают только учебники. Как обстоят дела с русскоязычной литературой в Узбекистане? Какие проблемы есть? В чем схожесть с Казахстаном в этом плане?

— В чем-то казахстанская ситуация типична для всех постсоветских республик. В 90-е все обрушилось, но вам повезло — у вас была Маркова. В 90-е выживало только то и там, где появлялся человек со стоическим мировоззрением. И Ольга Борисовна — она человек 90-х годов, на фоне всех рушащихся прежних литературных конструкций она создала нечто новое. У нас в Ташкенте не сказать, что ничего такого не было, в начале 90-х даже расцвела «Звезда Востока». Но расцвет был очень недолгий, при главном редакторе Сабите Мадалиеве. К середине 90-х уже никаким расцветом не пахло. Потом где-то в начале 2000-х Санжар Янышев, Вадим Муратханов и ваш покорный слуга создали Ташкентскую школу, стали устраивать поэтические фестивали. Но Вадим с середины 2000-х был в Москве, Санжар уже с середины 90-х был там, не с кем стало продолжать. Проблема в «человеческом капитале». То, что государство не поддерживает, — так оно нигде серьезно не поддерживает. В России журналы закрываются, крупнейшие — «Арион» закрылся, «Октябрь» на грани. Недавно принимал участие в американском проекте, «Карманный самовар» («Pocket Samovar»). Это люди, живущие в Соединенных Штатах, сделали отличный журнал, переводят поэтов постсоветского пространства. Тоже все собственными силами, без «господдержки». Это везде.

— Это что касается проблем в литературе постсоветского пространства. А в целом какие проблемы есть в современной русскоязычной литературе?

— Она вся из проблем. Исчезает прежний читатель, меняется формат, с «бумажного» на «электронный», книготорговля еле выживает... А люди остаются прежними; человеку пишущему не так легко под все это перестраиваться. Проблем уйма, не только инфраструктурных, но и связанных со сменой поколений — она как-то затормозилась. В начале 2000-х пришло новое поколение, заявило о себе, потом — затишье. Опять-таки оно пришло неслучайно: люди стали читать русскую литературу, появился к ней интерес, не только к переводной. С другой стороны, сейчас прекрасное время. Какое-то феерическое время по числу замечательных авторов, замечательных текстов.

— Сейчас популярно фем-письмо. Как Вы относитесь к этому? На Ваш взгляд, что это — новое направление в поэзии, желание быть в тренде или временное течение? И почему верлибр?

— У меня нет отношения к направлению — у меня отношение даже не к авторам, а к текстам. Например, поэма Оксаны Васякиной «Когда мы жили в Сибири» — это талантливая поэма. Не все, что пишет Васякина, мне кажется интересным, у нее много, на мой взгляд, «под направление». Почему эта поэма талантлива? Это ее «точка боли». Там, где у человека точка боли (не люблю слово «травма»), где у автора болит, там обычно и получается талантливо. Какие-то отдельные интересные тексты есть у Дарьи Серенко, хотя в целом то, что она пишет последние годы, мне не близко. А что касается идеологии — это дело десятое. Если это их вдохновляет — на здоровье. Маяковского марксизм вдохновлял... Почему верлибр? Они ориентируются на американское, на западное письмо — феминистское, естественно; а там силлабо-тоника и не ночевала. На что ориентируются, так и пишут.

— Кстати о верлибрах. Сейчас очень многие молодые авторы пишут именно им. На Ваш взгляд, почему?

— Я к верлибру отношусь сугубо положительно, сам им пишу. Конечно, начинать лучше не с верлибра. Мне даже кажется, наиболее талантливые верлибры пишут те авторы, которые пришли в верлибр из силлабо-тоники, из какого-то более традиционного письма. Причем не просто там чуть-чуть попробовали и сразу «пересели» в верлибр. Так многие авторы-верлибристы говорят: у меня были стихотворения в традиционной манере, а потом я для себя открыл верлибр. Нет, дорогие, вы же ничего в этой традиционной манере не сказали о себе, это, извините, были ваши первые опыты… Но при этом вполне допустим вариант, когда человек сразу начинает писать верлибром, и это у него хорошо получается. Такое возможно; редко, но бывает. Поэтому сказать: нет, вначале два километра силлабо-тоникой напишите, а потом мы с вами поговорим, — так тоже нельзя. Но в целом, я думаю, что лучше все-таки, когда человек начинает не сразу с верлибра. С него ведь очень легко начать, он обладает внешней технической простотой; это такое чувство удивления мольеровского господина Журдена, который на склоне лет вдруг обнаруживает, что он всю жизнь, оказывается, изъяснялся прозой. А тут начинающий поэт обнаруживает, что можно просто записывать какие-то мысли в столбик, и — ура! — это будет поэзия. А там, где возникает легкость, там кончается все. Когда стихи пишутся легко, я имею в виду техническую легкость, когда тебя ничего не тормозит, — это крайне редко дает хорошие результаты. Верлибр — очень тяжелый вид письма.

— Можете ли назвать авторов, на которых стоит равняться, у кого стоит поучиться верлибру?

— Очень интересные верлибры у Бориса Херсонского, у Алексея Алехина, Санджара Янышева, Сергея Круглова, Арсения Ровинского, Михаила Калинина; из казахстанских — у Павла Банникова, Марии Вильковиской... В чем удача стихотворения? Когда читаешь, и оно тебе нравится, и только потом думаешь: верлибр это был или не верлибр.

— Часто мне задают вопрос, почему у меня нет стихов на ту или иную тему, особенно на тему политики. Сложно порой объяснить людям, что не ты выбираешь стихи, а стихи выбирают тебя. Как Вы считаете, обязан ли поэт писать обо всем, чтобы не быть вне времени, говорить об острых и актуальных проблемах современности с читателем? И какая должна быть поэзия?

— Я думаю, что поэт никому и ничего не обязан. Он обязан писать хорошо. А что касается темы и всего остального, тут у него никаких обязательств нет, на мой взгляд. Разве что его может это вдохновлять. Есть поэты, которых это вдохновляет: Всеволод Емелин, Евгений Лесин, Игорь Караулов... Кого-то это совершенно не вдохновляет — тоже прекрасно. Главное — не насиловать свой голос. Поэтический голос — очень сложный и хрупкий инструмент, и когда его начинают насиловать, навязывать ему: ну вот сейчас все пишут о феминизме, а давай-ка и я напишу о феминизме; а вот сейчас пишут о политике, и я напишу о политике. Это насилование голоса. В итоге поэт окажется безголосым. Поэтический голос и так очень недолговечный. Десять, от силы пятнадцать лет. Потом голос становится глуше.

— Кем Вы себя больше считаете: поэтом, прозаиком или литературным критиком?

— Когда пишу стихи — поэт, когда пишу прозу — прозаик... Вопрос идентичности неважен. Это такое искусственное деление: тебя должны поместить в какую-то ячейку: «поэт», «прозаик». Ну и пусть помещают, а ты существуй так, как для тебя естественно. Просто в виде человека пишущего, например. Пишутся стихи — пишу стихи, пишется проза — прозу. Хотя, конечно, с прозой — это более постоянное, она менее зависима от приливов и отливов. Немного по-другому это в ней работает.

— Кто или что Вас вдохновляет, какие авторы оказали влияние в свое время или продолжают оказывать?

— Как критика меня вдохновляют дедлайны… А как поэта? Наверное, наоборот. Безделье, когда оно случается. Какой-то период тишины и бездействия: потом стихи. На прозу — сложно сказать. Если бы я знал механизм, что меня вдохновляет... Но я не знаю. Иногда еле-еле доползаешь до компьютера, думаешь: ну нет, сегодня только редактируем. Начинаешь редактировать — и вдруг что-то приходит. А иногда тебя распирает, как капустный кочан, садишься писать — и ничего.

— Как стать хорошим литературным критиком? Особенно это актуально для Казахстана, где литературных критиков в принципе нет.

— Чтобы возникли литературные критики, нужно... Если грубо, то обычно вначале появляются поэты. Когда поэты расплодятся, через какое-то время начинают появляться прозаики. И вот когда поэты и прозаики размножатся в достаточном количестве, потом, может быть, если возникнет литературный журнал, если возникнет какая-то среда, инфраструктура, тогда происходит возможное зачатие критика. Но он может и не родиться, а если родится, то не обязательно даже станет критиком. Это только кажется, что критика — это обязательный такой довесок... Это очень негарантированное благо. Для того чтобы возникли критики, должен быть очень сильный заказ как со стороны литературы, так и со стороны общества. С обществом вообще сложно. Критика возникает тогда, когда читатель говорит: объясните, что вот тут, я не понимаю. Критика, не имеющая никакого общественного резонанса, пусть даже косвенного, — это не критика, это шепот из своего уголка... Нет критиков — ну, так создавайте. Когда построите какую-то свою империю, свое, условно говоря, литературное государство, то там, возможно, заведется и критик. Может быть, даже несколько.

— В сентябрьском номере «Дактиля» были собраны несколько мнений поэтов на тему «хорошие» и «плохие» стихи. Например, Алексей Швабауэр считает, что «плохой текст» — это тот, который не учитывает тенденции последних лет тридцати в современной поэзии. Павел Банников обращает внимание на что-то неожиданное и новое, даже если технически стихотворение слабое, а Людмила Казарян намеренно пишет такие стихи, так как ее «отвращает регулярная правильность». А как Вы считаете, каковы критерии «хороших» или «плохих» стихов?

— Опасное, на мой взгляд, разделение, очень расплывчатое. Под плохими стихами мы ведь понимаем разное. Плохие стихи могут просто быть технически слабыми. Научился рифмовать «палка — селедка» и понеслось. Это одно. Но плохие стихи могут быть и технически крепкими, умелыми, а читаешь — какая-то мертвопись. И, наконец, третий вид: когда автор замечательных стихов вдруг публикует нечто, от чего просто руки сами разводятся и брови лезут на лоб. Стихотворение-то хорошее, и сотни людей хотели бы писать так, но для этого автора, для его планки это плохо. Вот три вида, и то плохое, и это, и третье, но плохи они совершенно по-разному. Я вообще избегаю говорить хорошее стихотворение, плохое — пытаюсь оценочность как-то по-другому сформулировать.

— Какой бы совет Вы дали молодым литераторам, начинающим поэтам или прозаикам?

— Больше читать чужих стихов, опубликованных в серьезных изданиях — в редактируемых журналах, на редактируемых сайтах. И поэтической критики, именно на ней сильно растешь.