Карантинные рассказы

Соседи

Про карантин Муратову сказала соседка. Говорила она в свойственной многим скучающим от безделья людям манере, когда тебе в лицо говорят в третьем лице и при этом еще постоянно призывают тебя посмотреть на это третье лицо со стороны.

— Вы посмотрите на него, — сказала Тамара Макаровна Шмандер, жившая этажом выше Муратова, — без маски! Весь город в масках, а он — без! Почему?

— Почему? — вяло спросил страдающий двухнедельным запоем Муратов.

— Да потому что ему все по барабану! — Тамара Макаровна поставила пакет с продуктами возле лифта, достала из кармана зажигалку и нажала ею на кнопку лифта, — плевать он хотел на нас. На весь дом плевать хотел.

Муратов закрыл глаза и представил, как он может плюнуть на весь дом. Если свернуть язык трубочкой и собрать слюну, то можно доплюнуть до второго этажа максимум. На целый дом не получится. Если только, конечно, не плевать сверху.

— А вы почему без маски? — поинтересовался Муратов.

Тамара Макаровна зло посмотрела на него и снова нажала зажигалкой на кнопку лифта:

— В аптеках нет! Такие, как вы, все раскупили и сами не носите!

Кнопка лифта замигала красным светом, двери открылись, и соседка, схватив пакет с продуктами, зашла в кабину.

— Он еще мне вопросы задавать будет! — сказала она, и двери закрылись.

Эхом донеслись проклятия, которые означали одно — «Когда все такие сдохнут, то житье другим людям наконец-то будет».

Кто эти «такие», Муратов хорошо понимал, а вот чем они отравляют жизнь другим и тем более, зачем другие ждут их смерти, для него уже было не ясно. Лично Тамаре Макаровне он помогал дважды: и в первый, и во второй раз не стал жаловаться в КСК, когда у нее в квартире разорвало батареи и потолок в муратовской спальне стал похожим на снежные сугробы, застрявшие между двух гаражей в период массового зимнего энуреза.

— Слышал? — в коридоре раздался голос другого соседа, имени которого Муратов не знал, и только здоровался с ним, когда тот рассказывал очередные новости из телевизора. — В Италии все! Все! Хана!

— Чему? — спросил Муратов больше по инерции, чем ему действительно было интересно. — Пизанская башня рухнула?

— Девятьсот три! — как-то даже с уважением сказал сосед, — и это только на шесть вечера! А у них знаешь что?

— Что? — вновь зря среагировал Муратов и уже корил себя за это.

— У них только час дня! — поднял палец вверх сосед. — Разница с нами в пять! Представляешь, что будет там через пять часов?

— По-нашему или по-ихнему? — поинтересовался Муратов.

Сосед ничего не ответил и тоже стал тыкать зажигалкой кнопку лифта.

Муратов наконец-то толкнул входную дверь и вышел во двор. Машин на проезжей части было мало. Трое полицейских с черными масками на лицах проходили мимо подъезда и разом обернулись на Муратова. Оценивающе осмотрев его, они пошли дальше по улице, похожие на дешевые китайские подделки Дарта Вейдера, которые он видел на базаре в прошлом году. Подделки были такие страшно ненастоящие, что он, вопреки детскому заказу, купил Халка, который хоть и не был в моде, зато выглядел более честным и долговечным из-за своей дубовой зеленой пластмассы.

Возле магазина стоял народ. Муратов увидел в толпе двоих соседей, с которыми он всегда здоровался, но имен опять же не знал. И еще троих соседей, с которыми он никогда не здоровался, и имен, соответственно, тоже не знал. Если быть честным, то Муратов из всего дома знал по имени лишь троих жильцов. Первую, Тамару Макаровну, он уже видел. Вторая — Жанна, и третья — Вика, были с ним знакомы более чем близко, и поэтому здороваться с ними уже не получалось. Даже в лифте ехали молча, хотя первые разговоры когда-то начинались именно в нем.

Решая дилемму, как поздороваться с теми, с кем никогда не здоровался, он вплотную подошел к соседям и протянул руку.

— Общий салам теперь загоняем! — сказал мужик в пальто и кепке, демонстративно засунув руки в карманы. За ним последовали все остальные соседи.

— И без маски в магазин нельзя, — сказала женщина, жившая в квартире напротив Муратова.

— Совсем нельзя? — удивился Муратов. — Вы же без маски!

В этот момент из магазина вышла еще одна соседка и, сняв маску, протянула ее мужику в пальто:

— Фильтр забился, что ли? — она разглядывала конструкцию на ткани. — Дышать трудно.

Мужик в пальто натянул маску себе на лицо, мигом сделавшись похожим на поросенка.

— Зато надежно! — хрюкнул поросенок и пошел в магазин.

Муратов тоже попытался подняться по лестнице в магазин, но соседи стали наперебой говорить, что нельзя заходить в магазин больше двух человек, а там кроме мужика в пальто еще Вика покупает, что после них очередь идти соседке напротив, и что Муратову еще ждать и ждать, а пока можно покурить.

Все курящие закурили. Остальные разглядывали редкие машины.

— А что случилось-то? — не выдержал Муратов, который проснулся только для того, чтобы успеть до десяти вечера купить пятнадцать бутылок водки и всю ночь смотреть сериал «Ликвидация». Если бы у него была водка, то пробуждение в шесть вечера никак бы не планировалось его мозгом. Он мог прекрасно выспаться до десяти, выпить холодного борща, достать из морозильника водки и включить сериал на том самом моменте, где Чекан рассказывает про «Пирожные под пулеметом». Следующий выход в магазин по плану выпадал на День космонавтики, и в до отказа забитом холодильнике не хватало лишь главной составляющей, чтобы достойно провести это время в невесомости. — Что в мире происходит?

Давно-давно в детстве, когда Муратов еще не догадывался, за что дали Оскара фильму «Москва слезам не верит», да и вообще не представлял, что такое Оскар, он запомнил слова, которые произнес дядя, сидя за уставленным пустыми бутылками столом. Что пустые бутылки ставить на стол нельзя, Муратов слышал, и понимал прекрасно, почему этого нельзя делать; а вот что дядя в плаще не знает, что происходит в мире, — это его поразило! Как можно не знать, что происходит в мире? Как можно быть вроде бы в мире, а на самом деле не в нем. Вне мира! И тебе будут рассказывать о происходящем совершенно незнакомые люди. Оказывается, можно! И очень просто. Главное, чтобы рассказать об этом было кому, а пустые бутылки на столе — словно антенны: чем больше бутылок, тем сильнее сигнал рассказчика.

— Италия, — начала соседка из квартиры напротив, но ее перебил высокий старик с пятнадцатого этажа. Муратов с ним здоровался из вежливости, хотя считать своим соседом того, кто живет хер пойми где, глупо.

— Батька правильно говорит. Трактор и баня! И водка, — начал он, но, посмотрев на Муратова, остановился, — ну, кому что идет. Тут выбирать надо.

— Масоны все это, — сказал тип с мусорным ведром, который постоянно попадался Муратову на глаза с этим мусорным ведром, даже ночью.

— Какие масоны? — возмутилась тетка, жившая на неизвестном этаже, и, кажется, снимавшая здесь квартиру. Включить в соседки квартиросъемщицу или нет, Муратов для себя еще не решил, но на всякий случай здоровался с ней, так как она всегда здоровалась первой.

— Такие, — ответил тип с ведром, — мировые. Китай сначала развели на бабки, потом США и Европу. Мы сырьевой придаток. Но важный придаток. Нужны!

— Точно, — вскинула руки вверх женщина из квартиры напротив.

— Согласны? — радостно обернулся тип с ведром. — Масоны это!

— Да при чем тут масоны, — снова вскрикнула женщина и побежала к входной двери: — Плиту забыла выключить!

В этот момент все затихли. Муратов тоже стал вспоминать, что он мог не выключить, ну или хотя бы что мог включить.

Из магазина вышел поросенок и снял маску.

— Уф! Все на неделю взял! — сказал он, ища глазами женщину, убежавшую выключать плиту.

— Его очередь, — подсказал старик.

Муратов взял маску. Из нее несло чесноком и салом. Зажав ее в руке, он поднялся по железной лестнице в магазин и зашел внутрь. Колокольчик сделал трель. Вика, выбиравшая из корзины ржавую морковь, оглянулась, на секунду-другую всматриваясь в лицо Муратова. Тот тоже замер. Наконец Вика опустила глаза, и Муратов, выдохнув, двинулся к кассе.

— Без маски штраф! Тебе-то ничего не будет! А нам? — сказала кассирша.

Муратов подтянул воротник куртки к щекам и опустил вниз подбородок. Так он делал всегда, чтобы перегар не достигал собеседника.

— Как обычно? — спросила кассир.

— Угу, — мотнул головой без шеи Муратов, — и блок «Мальборо» красного.

— С завтрашнего дня без маски не пущу, — сказала она, складывая бутылки по пакетам, — на пять дней карантин! Все по домам сидят!

— В честь чего? — уже который раз за сегодня задал вопрос Муратов. — Что вообще случилось?

— И руки мой чаще, — посоветовала кассирша, — сорок восемь тысяч.

— С карты, — протянул он ей кредитку.

Проведя оплату, кассирша облокотилась на прилавок, сложив руки так, словно хотела задать вопрос.

— Вика. Скоро закрываюсь. После семи штраф!

Муратов, держа два пакета с водкой, обернулся и наткнулся на Вику, которая от неожиданности рассыпала морковь на пол.

— Я нечаянно!

— Сама виновата! Извини.

Муратов посмотрел вниз. Морковь закатилась под прилавок и, по-хорошему, ему бы стоило поставить два набитых бутылками пакета на пол и помочь Вике собрать этот сморщенный корнеплод, и, наверное, даже оплатить эту морковку, но почему-то он так и остался стоять, держа водку в руках, пока Вика ползала у него под ногами. Вот сейчас точно надо, думал Муратов, и только-только пытался поставить пакеты на пол, как его посещала другая мысль, что Вика уже почти все собрала и он будет выглядеть как опоздавший с помощью дурак. Наконец Вика поднялась с пола.

Муратов решил извиниться, что не помог Вике, но кассирша опять напомнила о времени.

На улице было пусто. Соседи разошлись по своим квартирам, и во всех окнах дома горел свет.

Вика вызвала лифт. Двери открылись, и Муратов, затаскивая пакеты с водкой, попытался нажать на кнопку своего этажа коленкой.

— Я помогу, — сказала Вика и нажала зажигалкой на цифру 3.

— Спасибо, — произнес Муратов, — а что случилось?

— Мир меняется, — как-то тихо, но в то же время уверенно произнесла Вика, — теперь все люди ближе друг другу. У нас есть общая проблема, и только вместе мы можем ее решить.

Тут двери лифта открылись, и Муратов задумался, выйти ему на третьем или проводить Вику до ее этажа, чтобы все-таки узнать, почему люди стали ближе друг к другу и что такое случилось, раз даже она, после двух лет молчания и общего сына, заговорила с ним. Но пакеты с водкой предательски рвались, и он решил узнать об этом позже.

Дома, достав из холодильника кастрюлю с борщом, он выловил из нее кусок грудинки и обсыпал его сухой петрушкой. Налив себе стопку, Муратов включил телевизор и только собрался поставить «Ликвидацию», как вдруг передумал, и на экране оказался мужик в плаще, сидящий за столом, уставленным пустыми бутылками. Напротив мужика сидел другой мужик, в пальто и шляпе.

— А что вообще в мире делается? — спросил мужик в плаще.

Муратов зажмурил глаза и залпом выпил стопку водки.

— Стабильности нет, — ответил мужик в пальто и шляпе, — террористы опять захватили самолет.

Муратов закурил сигарету и долго-долго смотрел на мерцающий огонек, пытаясь понять, что имела в виду Вика, говоря о том, что мир меняется и люди станут ближе.

Кага Кука

Сначала Муратов увидел жирные ляжки, которые, словно две гнилые подмякшие груши, буграми свисали с дивана. Он поднял голову чуть выше и уперся взглядом в рыжую, с искусственными веснушками толстуху, развалившуюся так сильно, что все место на диване оказалось занятым, и возможно из-за этого, он спит на голом линолеуме посреди гостиной.

— Ты кто? — облизывая сухие губы, спросил Муратов, и попытался подняться с пола.

— Кага Кука, — ответила толстуха.

— Кто?

— Кага Кука! — повторила она. — Ты опять меня забыл? Я аниме. Мы живем вместе. Уже… — толстуха стала загибать пальцы, пересчитывая дни совместной жизни.

В гостиной было тускло. Слабый свет от ноутбука освещал лишь диван да Кага Куку, и Муратов, наконец поднявшись с пола, щелкнул выключателем. Свет больно ударил по глазам, и пришлось зажмуриться.

— Живем вместе? — моргая спросил он. — Давно?

— Я же показываю, — обиженно сказала она, — вот смотри.

Муратов обернулся в сторону дивана, разглядывая ладони с растопыренными пальцами. Сколько было пальцев, он из-за постоянного моргания не мог сосчитать, и поэтому считал их появление из темноты. На двенадцатом моргании глаза привыкли к свету и Муратов остановился со счетом.

— Сто двадцать дней? — удивлено произнес он, — сейчас какой месяц?

— Конец июля. А мы с тобой... когда карантин начался?

Когда начался карантин? Зачастую по утрам Муратов не помнил, как все закончилось, а вот когда началось, он всегда помнил.

— Перед Днем космонавтики.

— Нет, — возразила толстуха, — нет. Когда Илон Маск дракона запустил, мы уже жили вместе. Раньше, значит.

Муратов пожал плечами и вышел из гостиной. По темному коридору он прошел в туалет и долго пил воду из-под крана. Вода была вкусной и свежей, как в детстве, когда правой рукой жмешь на ручку колонки, а губами быстро, большими глотками пытаешься утолить жажду, а напоследок подставляешь голову под кран, остужая жар летнего солнца. Муратов крутил краник холодного крана взад-вперед, будто пытаясь настроить память или хотя бы вернуться на волну этой памяти: главное — зацепиться за что-нибудь знакомое, то, что вынесет его на землю, когда перестанет штормить.

Кроме памяти, которая началась у него пять минут назад, и Кага Куки на горизонте ничего не было. Муратов еще пару раз крутанул краник в надежде поймать хоть что-то, хоть обрывок — но тщетно. Он опустил голову вниз, и вода сразу же залилась ему в уши и за шиворот. В детстве такого не было!

— Вот, — достав из-под подушки бутылку водки, Кага Кука поставила ее на стол, — ты сказал, когда проснешься, дать.

Она по-турецки подмяла ляжки и, закатав на поясе Муратовскую ковбойку, восседала на диване.

— Знаешь, что я вспомнила?

— Что? — Муратов смотрел на водку и думал о том, что если толстуха сидит в его рубашке, то дело точно не вчерашнего вечера и даже не позавчерашнего, а как минимум весеннего, так как рубашка теплая, и по виду не стиранная уже давно.

— До космического дня были похороны. И мы уже тогда были вместе.

— Кого хоронили? — нехорошее предчувствие подтолкнуло Муратова быстрее налить водки в стакан. — Не говори только. Сейчас...

Кага Кука дождалась, когда он выпьет, и радостно произнесла:

— Соседку твою. Тамару Макаровну, — она подняла руку вверх и, словно пробивая зассанные подтеки потолка, трижды воскликнула: Жыве Беларусь! Жыве Беларусь! Жыве Беларусь!

Муратов вновь закрыл глаза. Но теперь не от жгучего света, а от жгучего стыда, который ошпарил его, как вылетевший на каменку ушат кипятка. Пар от камней моментально создал висящее перед глазами облако, внутри которого, как в диафильме, менялись картинки.

Муратов ясно увидел себя, стоящего во дворе дома, соседей в масках, черный гроб, в котором лежала Тамара Макаровна, и Кага Куку в ярком одеянии мультяшного героя. Все рыдали, больше всего было слышно Кага Куку, которая выла так сильно, что Муратов не выдержал и, подняв бутылку пива вверх, трижды заорал про Беларусь. Зачем? Наверное, чтоб дать надежду другим... Но соседи не успокоились, а наоборот, будто испугавшись такой перспективы, натянули свои маски повыше, надели перчатки и стали смахивать на пчеловодов, вдруг осознавших, что пчелы в улье могут укусить. Рыдание соседей сменилось на бессвязный шепот, шепот перешел в молчание, и в момент, когда по традиции все целуют покойника, люди стали расходиться. Муратов вновь увидел себя, увидел, как наклонился над гробом, как поцеловал Тамару Макаровну в лоб и как запил поцелуй остатками пива. Диафильм щелкнул и картинка пропала.

— И мы были тогда вместе.

— А после? — налил себе вторую рюмку Муратов. — После тоже были?

— А как же? — Кага Кука, как заправский продавец фруктов, зная о том, что товар его подпорчен, закинула одеяла на ноги и боком спустилась с кровати, — и Кобейтуз не помнишь?

Если ожившая Беларусь лежала на подкорке головного мозга, то Кобейтуз всплывал, как младенец из клипа группы «Нирвана». Только вместо доллара перед ним плавал пакет Аральской соли.

— Не помню, — поморщился Муратов, — какой еще Кобейтуз?

Кага Кука обернула одеяло вокруг бедер и встала с дивана. Теплая ковбойка, подвязанная широким узлом, ушками, спадала на одинокий глаз циклопа. Циклоп подслеповато морщился, разглядывая лицо Муратова, и чего-то ждал.

— Я похожа на узбечку? — томно произнесла Кага Кука. — Мне бы на животик подвязку с бубенчиками, — она колыхнула бедрами.

— Вылитая Шахерезада, — согласился Муратов, отворачивая взгляд от пупка, — так что за Кобейтуз?

— В холодильнике! Следуй за мной, — она провела рукой по волосам Муратова, — я открою тебе тайны Сезама.

Холодильник «Бош» с двойными дверями и дополнительным отсеком морозильника был до отказа забит какой-то серой жижей. Пакеты громоздились от самого верха, (там, где должны были лежать винные бутылки) до нижних отсеков (там, где обычно лежали винные бутылки). Все было заполнено этими одноразовыми маячками. Муратов удивленно потрогал пакеты пальцем.

— Что за жижа?

— Сам ты жижа! — возмутилась Кага Кука. — Это соль! Смотри! Ты сюда зажигалку положил.

— Соль? — Муратов увидел лежащую в яичном отделении зажигалку. — Нахрена?

Кага Кука пожала плечами и подтянула спадающее с бедер одеяло.

— Сказал, что свет нужен. Надо зажигать и смотреть. Спичкой не то.

Муратов осторожно взял зажигалку, повертел ее в руках и нажал на кнопку пьезы. Ничего не произошло. Зажигалка, издав лишь щелчок, даже не выпустила хлопок.

— И что? — спросил он.

— Фонариком, — подсказала Кага Кука, положив голову ему на плечо, — фонариком сразу видно.

Муратов, нащупав на зажигалке ребристую выпуклость, двинул ее вверх. Красный свет фонаря озарил нутро бошевского холодильника, выхватывая из него розовое мерцание пакетов. Серая грязь мигом преобразилась в ровные кристаллики, которые словно рубины заблестели при свете фонарика. Холодильник, как сказочная пещера, разгорался мириадами гранатовых созвездий, коралловыми рифами и алыми сталактитами, пустующими сквозь изморозь на пакетах. Кристаллы отражали свет фонарика, то затухая, то вновь раздувая жар от своих углей.

— Чудо, — зачарованно сказала Кага Кука, — работает до сих пор… Как это возможно?

На этот раз диафильм вернулся в виде рассола, расплываясь по лицу, попадая в глаза и забивая носоглотку, рассол разъедал картинку, от этого она была мутной и разглядеть, что происходит вокруг, было трудно. Он протер рукой глаза. Огромное розовое озеро, как лепешка вишневой пастилы, раскинулось посреди пожелтевшей от жары степи. Вокруг озера копошились черные точки, словно насекомые, слетевшиеся к большой сладкой пастиле, по кусочкам разрывали ее на части. Муратов увидел себя, шагающего, как цапля-землемер по поверхности розового водоема. В руках он держал огромные пакеты, в которые ползущая по воде Кага Кука скидывала комки грязи. Если он выглядел со стороны цаплей, то толстуха напоминала обожравшуюся саранчу, уже не способную встать на ноги, и ей оставалось лишь ползти по жиже, собирая впрок жратву. На Кага Куке был ромашковый купальник, она постоянно то одергивала его, то поправляла сбившийся бюстгальтер, то вытаскивала лямку, застрявшую между ягодиц. Муратов же шагал в белорусских семейных трусах и панаме, высоко задирая вверх ноги.

— Только разъело все, — показала Кага Кука на ноги, — на складках и между булок. Три дня горело потом.

— А между почему? — выключил Муратов фонарик на зажигалке.

Она хихикнула:

— Мы же груши всю дорогу ели. Прорвало, а потом натерло. Ты за рулем еще мало ел, а я весь пакет!

Спрашивать про руль Муратов решился только после третьей рюмки. Желудок обдало жаром, и он прикурил сигарету.

— Как Ефремов! — гордо сказала Кага Кука. — В хлам пьяный. Но без последствий! Даже штрафа не было. Прадик, правда, грязный весь.

— Ефремов? — уточнил он. — Актер?

— Угу, — кивнула Кага Кука, и рыжая копна волос слетела с головы. — Достал этот парик, — сказала она, — и веснушки достали, — толстуха пальцем стала снимать блестки.

— По-настоящему как зовут? — наливая четвертый стакан, спросил Муратов, — чего парик-то носишь?

— Ты сказал — анимешки нравятся. Вот и ношу, — Кага Кука пододвинула еще стакан, — а так Жанка я.

— Жанка, — вздохнул Муратов, — откуда ты, Жанка?

Перед ним сидела совсем еще молодая девушка с чуть припухшими губами и перебитым носом. Синие, мутные, словно расплывшиеся пятна на промокашке глаза смотрели на бутылку.

— Нальешь? — вежливо спросила она, — я тоже болею.

Кожа на протянутой руке тонкая, вены видны. Сами вены, как вьюнок, расползлись по всей руке, тонкими стебельками опутывая длинную витиеватую тату с надписью на латинице. Если не смотреть вниз, на жирные ноги, то еще и в школу может пойти, успеет хоть чему-то научиться.

— Что написано? — Муратов налил ей водку и указал на татуировку. — Что за надпись?

— Все пройдет, и это тоже… — она схватила стакан и махом выпила его, не дожидаясь Муратова.

— Юмор неизвестного ювелира? — усмехнулся он, рассматривая надпись.

— Да. У Джоли такая же на животе.

За окном начало светать. Раздались первые звуки проезжающих машин, и Муратов раскрыл шторы. Солнечный свет махом пробрался в гостиную, будто теща ворвалась домой в надежде застать зятя врасплох. Свет обшарил все закоулки комнаты, вытаскивая наружу то остатки паутин, то комки свалявшийся пыли, то полную бутылку водки, аккуратно поставленную возле ножки дивана.

— Ты бы мне не оставил. Спрятала, — смущенно улыбнулась она.

Муратов поставил водку на стол.

— Домой иди. Я убираться буду.

— Как? — изумилась она и напялила парик, — я же Кага Кука! Ты сам меня привел сюда. А ты Кука Гага!

— А? — поперхнулся он. — Какой еще Кука Гага?

— С третьего сезона «Инарику», — вздохнула Кага Кука, — когда я в парике, то ты с хвостом. Вот хвост, — она протянула Муратову ремень от халата, — у тебя там на трусах застежка есть.

— Нет, — отодвинул ремень Муратов, — иди домой.

Кага Кука резко вскочила с дивана, одеяло сползло с ее тела, и он увидел расплывшиеся синяки, огромными пятнами покрывшие ноги Кага Куки. Синяки были несвежие, желтые, с темными подтеками и красными комариными укусами по центру.

— Я? — спросил Муратов.

Кага Кука, обхватив парик обеими руками, завыла.

— Я? — повторил он, наливая себе из новой бутылки. — Чего ревешь?

— Клиенты! — всхлипывая, Кага Кука протянула паспорт. — Ты опять ничего не помнишь.

Паспорт был потрепан. Одна страница огрызком торчала между листов. Муратов разглядывал фото. Совсем другая девушка смотрела на него со страниц документа. Или та? Губы не те.

— Я их била специально, — вытирая рот рукавом, прошептала Кага Кука. — Вот так! — она шарахнула себя по губам. Тонкая струйка крови поползла по подбородку. — На операцию денег нет. Не прогоняй, пожалуйста!

Глаза. На фото глаза карие, слегка раскосые, похожие на маслины.

— От водки, — убедительно произнесла Кага Кука, — опухла, да и синева появилась. Раньше другие, конечно.

Муратов неожиданно вздрогнул и оторвал взор от паспорта.

— Тебе...

— Шестнадцать лет! — перебила она. — Совсем не помнишь? Если ты меня выгонишь, сразу заява в ментовку ляжет. Педофилом загремишь. Хочешь?

Если долго с прищуром смотреть в глаза другого человека, то где-то там, на самом дне глазного яблока, можно говорят увидеть себя. Себя настоящего, не зеркального, такого себя, что и отвернуться не сможешь…

На лавочке рядом с Муратовым сидела Тамара Макаровна и кашляла.

— Умру я скоро, — сказала она, — умру. А ты живи! Слышишь? — Тамара Макаровна зашлась кашлем и прикрыла рот платком. — Живи и не вздумай чудить. Ругаюсь я на тебя часто, ты прости. Но надо! Не будешь ругаться, ты совсем испортишься. Человек-то ты неплохой. Только лезешь везде. Думаешь, я не знаю и не слышу ничего? Все вижу. Все знаю. Тебя знаю. Даже если мир не изменится, ты изменись! Ты сможешь… — она поднялась с лавочки. — Постарайся. Не жди мир!

Муратов остался сидеть один на лавочке и рассматривал стоящих возле подъезда подростков. Парни и девушки как один были разодеты очень ярко и пестро. Длинные полосатые гольфы, черные веснушки, рыжие парики, синие фартуки мелькали мимо него так быстро, что он ощутил себя внутри праздничной хлопушки конфетти, которая вот-вот собралась взорваться.

— В моде сейчас, — раздался рядом с ним сиплый, прокуренный голос, — хочешь, такой буду?

Муратов посмотрел на подошедшую к нему толстую девушку. Она переминалась с ноги на ногу и постоянно крутила головой по сторонам.

— В хате если, то три тысячи. Ночь пятнадцать тысяч. Карантин ввели. Возьму? — она показала на пачку «Кэмела», лежащую на лавочке. — Все гостинки пока закрыты. Бабы по домам разъехались.

— Бери, — пододвинул Муратов пачку сигарет к краю лавочки. Девушка аккуратно поддела крышку и вытащила сигарету. Он заметил цыпки на ее руке и засохшую грязь под ногтями.

— Хорошо. Я согласна. Денег не возьму, — она рукой показала жест зажигания спичек, — жить негде.

Муратов протянул ей зажигалку и поднялся с лавочки. Он молча прошел сквозь строй столпившихся возле подъезда подростков и, открывая дверь, заметил платок Тамары Макаровны, лежащий у самого порога. Подняв его, Муратов обернулся:

— Утром домой! — крикнул он и, бурча под нос, добавил: — Попробуем поменяться, раз мир не может.

Девушка резко выбросила бычок и побежала к подъезду, сорвав на ходу у кого-то из подростков рыжий парик.

— Не плачь, Кага Куку, — раздались голоса, и входная дверь захлопнулась...

Если долго смотреть человеку в глаза, то можно увидеть себя, себя настоящего, такого, каким тебя видят другие.

— Хочешь! — ответил Муратов, выходя на балкон. — Педофилом так педофилом.

Город уже проснулся. Машины, несмотря на карантин, плотным потоком шли с левого на правый берег. Водители то обгоняли, то подрезали других водителей, создавая пробки и аварийные ситуации на дороге. Пару раз особо спешившие водители проехали на красный свет, и остальные машины яростно сигналили им вслед, моментально занимая освободившиеся место за стоп-линией. На пешеходном переходе стояла маленькая старушка, держащая в руке сумку с продуктами. Машины, словно не замечая ее, двигались, не притормаживая у пешеходной полосы. Старушка жалась к обочине и выглядывала на проезжую часть, будто бы выискивая хоть одного водителя в этом потоке, который сможет остановиться и пропустить ее на другую сторону, раз общий поток и не думал останавливаться. Муратов докурил сигарету и зашел в гостиную. Кага Куки в ней не было. На пустом столе валялся лишь рыжий парик, покрытый коричневыми искусственными веснушками...