Потери

Какая необъятная тема — потери.

Более семи с половиной тысяч лет назад Адам потерял рай. Это великая трагедия.

Менее суток назад стерлись почти три тысячи моих фотографий из памяти телефона. Я почему-то не расстроился. Раньше расстраивался. Переживал. Теперь думаю иначе.

Впереди новые странствия!

О, если бы стерлось хотя бы три тысячи моих плохих мыслей, впечатлений, воспоминаний, слов, дел, задумок, обид! Интересно, что пару раз я сознательно стирал все свои стихи и фото из памяти телефона, будучи зол на свое тщеславие и желая начать новую жизнь — тихую, скромную, незаметную, нетворческую. Такая жизнь не шла. И я восстанавливал стертое из архивов друзей.

На этот раз фотографии исчезли не по моей воле. Возник повод для написания сочинения на тему «Утраты мои, потери мои...». Я не буду подробно писать о потерях великих, сотрясших всю мою жизнь: разводе мамы и папы, падении устоев в 90-е годы, смерти духовника, временных продажах своей совести, предательстве друзей, крушении надежд, прошляпливанье возможностей, нереализации способностей, расшатывании здоровья, погублении талантов, разочаровании в людях, оскудении любви.

Захотелось вспомнить о малых потерях.

Не знаю, куда девался мой любимый крестильный крестик. Маленький, с ярко-синей эмалью. Я еще не ходил в храм, но носил крестик, чтобы лучше играть в футбол, ну и вообще — лучше жить. Веревочки рвались. Крестик терялся. Находился. Так было много раз. Потом потерялся бесследно. Есть слабая надежда — может быть, когда-нибудь он неожиданно явится при рубке кровати на дрова, перестилке пола, археологических раскопках XXIII века.

В 1994 году я стоял на великом перепутье. Сбежал из казахстанского университета в Сергиев Посад: журналистика тяготила меня. Не хотелось жить в городе, не хотелось быть в шумной молодежной среде, не хотелось погружаться в нервотрепку последнего года учебы и написания дипломной работы.

Старец Наум благословил меня поехать трудиться в Никитский монастырь Ярославской епархии. Там я проходил послушания помощника повара, пастуха, разгрузчика кирпичей. Научился ездить на лошади, доить коров, переносить приступы страшного уныния, рано вставать, терпеть русский холод. Однажды игумен спросил, буду ли я подавать прошение о монашеском постриге. Это было для меня неожиданностью, хотя я любил монашество и понимал свою неспособность к созданию семьи. Когда архимандрит Наум приезжал в Алма-Ату и трудился на стройке храма в честь Рождества Христова, я спросил его: «Батюшка, может, мне жениться?» Старец ласково, с улыбкой посмотрел на меня и промолчал.

Несколько часов спустя мы разгружали металлолом с кузова большой машины. Я стоял наверху. Подавая вниз батарею, я сделал это так неловко, что она сорвалась, и принимавший тяжести брат чудом увернулся от удара чугунной «гармошкой». Все встрепенулись от испуга. Отец Наум, стоявший поблизости, сказал мне: «Вот видишь ты какой. Ну куда же тебе жениться? Для семьи надо уметь все: трудиться, крутиться, везде успевать, зарабатывать миллионы. Читай Иисусову молитву».

Этот случай ярко мне запомнился, ведь тогда живо представилось, как я со своей рассеянностью, ленью, непрактичностью, непостоянством, «кривыми» руками, нервными срывами, эгоизмом, неправильным романтизмом буду мучить себя, жену, родственников, духовников. Да я особо и не мечтал о семье. Так, сдуру спросил. Игумен Анатолий разрешил мне съездить в Троице-Сергиеву Лавру к отцу Науму, посоветоваться о постриге.

— Батюшка, мне игумен предложил подать прошение на постриг.

— А ты жениться не собирался?

— Так, по-обычному не собирался. Но вот если по-духовному, как святой Иоанн Кронштадтский, чтобы вместе странствовать, творить молитву...

— Тогда постригайся. Начинай собирать или шить монашеские одежды. Вот тебе для начала...

С этими словами старец вошел во внутреннюю келью и вынес мне рясу. Как мне стало радостно! Батюшкина ряса! Благословение на монашество. Так сложилось, что постриг я принял через полгода в Алма-Ате. Рясу мне сшили новую. А рясу старца я подарил одному священнику. Почему я так сделал? Не понимаю. Для него она не значила так много, как для меня. Возникают в моей больной душе порывы неразумной щедрости, неблагословленного юродства, глупой оригинальности, бессмысленной жертвенности, о которых я впоследствии жалею. Где та благодатная ряса? Но, может быть, важно, чтобы она осталась только в моей памяти, а то я бы всем напоминал, что ношу рясу великого старца, и позорил бы ее своими многочисленными ужасными ошибками.

Очень давно я прочитал, что полезно всегда носить при себе Евангелие. Оно, даже не открываемое, ограждает человека своим фаворским сиянием. А если открывать и читать священные страницы, то можно стать мудрым и научиться находить волю Божию. Я купил карманное Евангелие в красном переплете и стал носить его в нагрудном кармане подрясника. Это очень утешало и укрепляло.

В 2008 году я попал в страшную аварию. В самый момент нашего столкновения Евангелие было у меня в руках. Я читал его спутникам. После того как меня вернули в сознание и вытащили из искореженной машины, мне сразу захотелось найти спасительную Книгу. Корочка оторвалась, листы немного деформировались. Я открыл священный текст. Кровь из пяти порезов на голове начала капать на страницы. Но не касалась строк, а стекала по полям возле текста. Позже рассматривание листов Евангелия с кровяными подтеками вызывало во мне трепетные воспоминания: попался отрывок, где Архангел Гавриил говорит священнику Захарии, отцу Иоанна Предтечи, о том, что будет радость и веселие.

«Тогда явился ему Ангел Господень, стоя по правую сторону жертвенника кадильного. Захария, увидев его, смутился, и страх напал на него. Ангел же сказал ему: не бойся, Захария, ибо услышана молитва твоя, и жена твоя Елисавета родит тебе сына, и наречешь ему имя: Иоанн; и будет тебе радость и веселие, и многие о рождении его возрадуются, ибо он будет велик перед Господом; не будет пить вина и сикера, и Духа Святаго исполнится еще от чрева матери своей; и многих из сынов Израилевых обратит к Господу Богу их; и предъидет пред Ним в духе и силе Илии, чтобы возвратить сердца отцов детям, и непокоривым образ мыслей праведников, дабы представить Господу народ приготовленный» (Евангелие от Луки, гл. 1,11:17).

«Все это тяжкое, несомненно, приведет к радости и веселию», — подумал я. Оно точно так и вышло. Из-за аварии мне посчастливилось семь чудесных месяцев находиться возле великого старца архимандрита Наума, каждый день общаться с ним и выполнять его поручения. Иконописец Валентина починила мое Евангелие. Я носил его постоянно с собой еще почти год. А потом потерял.

После возвращения из Лавры меня назначили служить в храм Рождества Богородицы поселка Акжар. (Кстати, из этого храма в первую же ночь по прибытии украли комплект колоколов на сумму в несколько тысяч долларов, привезенных мной из Ярославской области — тоже потеря.) После литургии я пошел в горный монастырь святых преподобномучеников Серафима и Феогноста Алма-Атинских. На привале закрепил Евангелие в ветках над собою. Отдохнув, пошел дальше. Через пару километров обнаружил пропажу.

Побежал назад. Евангелия не нашел. Как же так? Это же память об аварии, о чуде выздоровления, о Лавре, на страницах моя кровь. Что это? Наказание, предупреждение, обличение? Надеюсь, что ангел передал святую книгу добрым пастухам или дачникам. А они, читая, стали глубоко церковными людьми, и сейчас часть из них уже в раю или в монастыре, молятся Владыке Вселенной о бывшем владельце книги, ныне носящем уже третье или четвертое Евангелие в нагрудном кармане.

Напоследок расскажу о камне.

Я люблю хранить камни в память о дорогих сердцу местах и событиях. Иногда красивые и необычные бывают камни, а иногда обычные, но напоминающие о чуде. Тот, о котором расскажу, был невероятным и связан с походом чудеснейшим.

Мы с шестидесятилетним шофером Сергеем Васильевичем в разгар лета решили изучить старую горную дорогу из Талдыкоргана в Жаркент. Вышли со стороны Жаркента, от санатория «Жаркент-Арасан». Сначала запутались, и пришлось пройти два лишних скалистых перевала. Потом вышли на искомый путь. Сомневались, идти ли дальше, ведь расстояние до ближайшего поселка было, по нашим подсчетам, около ста километров. Неожиданно рядом остановился грузовик, и веселые чабаны, угостив нас свежим кумысом, предложили подвезти.

Мы необдуманно согласились, и после часа тряски в кузове оказались на высокогорном пастбище по курсу нашего маршрута. Вечерело. Пришло понимание, что от исходного пункта мы отошли, а потом отъехали километров на шестьдесят, а до конечного (село Калиновка) — неизвестно сколько. Но решили — идти только вперед. Сергей Васильевич был полон юношеского задора. Когда совсем стемнело, вспомнили, что с утра ничего не ели и продуктов не взяли: нравилось ходить налегке. На пути мы увидели юрту. Вокруг нее бегали и лаяли собаки. Вышел юноша-казах, и мы попробовали напроситься на ужин.

— Каирлы кеш, баурым! (Добрый вечер, брат!)

— Рахмет. (Благодарю.)

— Кал калай? (Как дела?)

— Жаксы. (Хорошо.)

— Каскыр келеды? (Волки приходят?)

— Жок. (Нет.)

— Маган су ишиниз. (Дай попить воды.)

— Мынау су. (Вот вода).

С этими словами юноша указал на чистый горный ручей, бегущий у наших ног. А мы его и не заметили. Пауза. Мы поняли — в юрту нас не позовут. Но тут из юрты вышел пожилой чабан и со всем усердием стал звать нас на ужин, слегка пожурив молодого за нерешительность в приеме гостей, которых в Казахстане положено принимать как посланцев Бога.

Мы вошли. Как же сердечно нас встретили! Сметана, сыр, масло, варенье, свежий хлеб, курт, кумыс, чай, дружеская беседа. От предложенного ночлега мы решительно отказались. Не хотелось стеснять хозяев. Хотелось ночных странствий.

Мы двинулись в путь, и через восемнадцать часов были уже на месте. За это время нам пришлось перейти вброд около тридцати горных потоков. Отдыхать не ложились — было холодно. В лунном свете сияли ледники. Вокруг появлялись страшные черные тени и силуэты, и после молитвы они оказывались коровушками и лошадками.

Сергей Васильевич рассказывал много интересных историй из своей жизни дальнобойщика. Я понял, почему возник второй корень этого слова. Перевоз грузов — настоящий бой. Ноги были мокрыми, но ходьба согревала. Утром мы нашли в ручье двухлитровую пластмассовую емкость с кефиром из конского молока. Видимо, ручей принес ее откуда-то издалека (рядом не было юрт) и подарил нам по повелению Господа.

Ближе к обеду мы наткнулись на земляничную аномалию: склоны холмов, невероятно густо усеянные сладкими и душистыми ягодами. Их очень удобно было есть лежа — вначале мы даже руками не пользовались. Солнце пекло. Силы оскудевали. Вдалеке уже показался поселок Арал-Тюбе. Чтобы попасть туда, нужно было преодолеть реку Каскентерек, полноводную и довольно бурную. Уже перед самым концом трудной переправы я почувствовал, что скоро упорные струи собьют меня с ослабших ног. Изо всех сил я бросился вперед и вскоре упал на прибрежные камни. Отлежался.

Открыв глаза, я увидел его — чудесный черный камень с совершенно ровным, симметричным, правильным рисунком в виде сердца. Но рисунок этот был нерукотворный. Какая-то белая порода вплавилась в черную. Мы забрали камень с собой — как орден, как память о белизне сердца и очень-очень тяжелом пути. Всего пару месяцев пролежал этот камень в Коктале — и исчез. Долго он мерещился мне в камнях, которых немало на территории храма. Но увы. Камень остался только в памяти. Я трусливо избегаю трудных маршрутов, и сердце у меня не белое.

Вот такие воспоминания о потерях.

Еще есть рассказ о большом каменном глазе в скалах по дороге на Медео, который я видел, фотографировал, но во второй приход не смог найти. В другой раз поведаю. Надеюсь сходить туда, может быть, с кем-то из вас, чтобы обрадовать моих друзей обретением хоть одной пропажи. Не пропадайте! Не теряйтесь!

17 июля 2020 года