Из книги «Марш-бросок к полуморю»

а будет то что не было

что было то не будет

посмотри-ка ещё — скоро не на что будет смотреть

жара смуглые ножки чернобровые цокальщицы

так это ведь шекспир помолодевший

нет это из зелёной книги —

свесивший ноги облизывающий замасленные пальцы

каменотёс стекольщик и арматурщик

о

О

О!

О!!!

О-О-О!!!

о, мои мохноногие многоножки !

но поздно и еле мерцает

посмотрю-ка ещё — скоро некому будет смотреть

так не смей же указывать

речь мою перевязывать

мокрыми бинтами

гнойными бантами

сорванными с головы

неживой детворы

вор из подворотни как и все твои

стрекозы тревожат тревожат стрекозы

возможно стреножат стрекочущий воздух

а в ноздри сосновый бормочущий поздно

и тоже с тобой навсегда как венозный

лепечущий грозно уже невозможно

но так же как в полдень пустой и безбрежный

пусть ложный зато беспроцентно порожний

свободу и счастье таящий как козни

и бронхам как прежде томительно нужный

маме

жизнь сгорает как бумага

пепел сыплется в ладонь

не дыша и шаг за шагом

приумолкшею ватагой

с завывающею гагой

вдоль обрыва мы идём

мартовские доходяги

надрываем хлипкий край

– и пускай рифмы бедны а ритм всего лишь перифраз —

приближается огонь

небо не тает

за окном летает

пари́т не пáрит

смотрит сквозь занавеску

серьёзная школьница

та ли Иштар

шкодница та ещё

сбежавшая с уроков

безостановочного зачатия и разрушения

запоздалой бомбардировки

нескончаемого пения

смотрит глазами прекрасных

и в то же время невыносимо ужасных

сонные сонмы их

сквозит уплывающей прорвой

дышит всё ближе

ухо щекочет зачем-то

пусть же щекочет это так надо мне

но не притронуться нет

не коснуться

думаешь стоит проснуться

а я и не сплю о чём ты

на сквозняке хорошо

занавеска из кружев моих белошвеек

черногорок моих рукодельниц

едва ли колышется

смотрит и дышит

серьёзная девочка

мать и тоже сыра

а там и отец у неё за плечом

очень и очень он далеко

руку протянешь в сторону отведёшь занавеску

вот оно рядом совсем

здравствуй

окликни август уходящий

как будто продырявлен воздух

проснись и выдумай кто выстрел

а кто на выдохе и вдохе

откуда б слово не приплыло

с каких бы островов

без вывиха ведь выдоха

не вызволить на зов

шумят шумят шумят

а только ведь дворжак шуман альбинони брукнер и пожалуй

брух

из великих только бах

и то

спичечные коробки утончённых изломанных скорбных

так пересластят зальют секрециями

что стыдно перед соседками по лестничной площадке

или все вдруг свихнулись

слушают всё что им насвистели тугоухие

крутят местные радиостанции по пути из дома на службу

и со службы домой

а там шепелявит реклама

картонные шуты так и елозят так и высасывают мозг

в патентованные трубочки

натягиваю до подбородка

тонкий плед

уволок как-то из самолёта после того как оттискал над двумя морями

ветреными и непреклонными

свыкся до того что понял не смогу предать не смогу

отдать

хищницам-стюардессам

по кругу ведь пустят изорвут до дыр

заискивающими коленями бизнес-тренеров

и надменных девиц

прячущих биркин едва только шею обожжёт

взгляд

натягиваю

но плед слишком короток для послеполуденной дрёмы

на твёрдом диване

то высунутся ноги то плечи зябнут

одни только сверчки и согревают

то тот то

этот

Ш. Н.

заслушавшись

трогаю

чёрное шершавое чрево

твой голос бьётся о костяшки пальцев

точно тычутся губы

в волосатые соски вечного юнца

которому никогда не поцеловать

твоей отливающей спокойным золотом

кожи

твоих улетающих за окраину заштатного городка

глаз

беспокойных покорных твоей воли мурашек

твоей невыносимой увертюры

для расстрелянной скрипочки

и сбежавшего за океан оркестра

А. Р.

у нас тут всякое беззвучно говорят

трындят надувшись обо всём подряд

а слушать нету сил в такую злую рань

читатель ждёт уж в рифму чёрно-белый бруклин выдуманный матерным

переводчиком категории

С

а ведь ещё чуть-чуть и всё ведь рухнет

если уже не ещё

или уже

ещё ещё

ну будет вам ещё хотя на самом-то деле

уже

7 минут как

а ртутные нейроны всё ещё

продолжают продолжают продолжают уже вхолостую

и никак не могут запомнить просачивающиеся сквозь обёрточную бумагу света

черты зевающего

нерона

А. Р. и Ф. С.

Как ацтек ацтеку сообщаю,

Как чингизид чингизиду —

После мяса с кумысом выпью чаю,

А потом в открытый космос выйду.

Говорит так по мобильному, стоя по колено в болоте,

Со сломанным спиннингом, но целой леской,

И всё потому, что не леска там, а плетёнка, и не болото, а река в лесу.

* * *

Стервенея с Мураками,

Проморгаем дураками

Лучшее время года

На ящиках с молзавода.

* * *

Народа на улицах мало —

Только безумные детки,

Их безумные бабки и мамы

И столь же безумные дедки.

* * *

Имбирь добавляю к чаю

И сумерек не различаю.

* * *

Гляжу с безумием

На ваш Везувий я.

* * *

А заглянешь в холодильник —

Хлоп! уже и понедельник.

* * *

Третью рюмку допивая,

Жду тебя я, подвывая.

* * *

Кто мы такие?

Милахи! —

Охи и ахи

Над выей.

* * *

Пусть не Махатма Ганди,

Хоть помахай ногами.

* * *

Мак Гилан — могила:

Не сдаст никого,

Ни брата своего,

Ни байкера бородатого

В майке дырявой и шлеме рогатом!

И нашего братства натоптышей и мухоморышей,

Нет, не продаст!

* * *

выпил нимесил

и всех взбесил

тем что внезапно ожил

из последних сил —

скинул кожу

точно Великий Змей

емельян чингачгук есугей