Футболка-поло небесно-голубого цвета

Рубашка порвалась с противным треском. Пуговицы заскакали по полу. В этот момент я почему-то вспомнил про бисер и свиней. На остальные размышления не было времени. Схватив противника за шею, я пытался повалить его на пол, что было почти невозможно в узком проходе между рядами.

Мой враг, упершись рукой в двадцать шестое кресло, старался высвободиться. Он дергал головой, стараясь разбить затылком мой нос. Кресло хрустнуло и завалилось вперед. Девушка в желтом платье заохала, возмущаясь. Не ослабляя хватки, я мельком взглянул на нее. Дура! Радовалась бы, что вовремя успела отбежать. Вместе с девушкой в проходе стояли зрители, которых мы побеспокоили. Они ретировались со своих мест, едва мы обменялись первыми ударами. На двадцать девятом сидела и цокала особа в чудовищной фиолетовой кофте. Драться она не мешала, но раздражала своими бесконечными вздохами.

Противнику все же удалось выпрямиться, и мы повалились на колени фиолетовой женщины. Я несколько раз пытался подняться, но враг крепко удерживал меня, вцепившись мертвой хваткой в плечо. Женщина колотила в спину — не больно, но весьма назойливо. Наверное, она думала, что я по своей воле решил отсидеться у нее на коленях. В конце концов мне повезло. Схватив обидчика за руку, я брякнулся на пол, утянув его за собой. Теперь женщина пинала нас обоих, пытаясь покинуть свое место. Я злорадно подумал, что кто-то поздновато спохватился.

***

В этой суете я больше всего боялся, что порвется футболка-поло небесно-голубого цвета. Футболку мне подарила Дина. Точнее не подарила, а вернула должок. Я не настаивал, но так уж получилось.

В пятницу на работе у меня состоялся неприятный разговор с шефом.

— Вячеслав, у вас есть другая обувь?

Я ответил, что есть кроссовки.

— А совсем другая, ну, чтобы… другая?

— Новая?

— Да. И чистая.

Когда-то у меня были неплохие туфли. В апреле я наступил в лужу. Пока сушил на балконе — соседский кот спустился на этаж и помочился в туфлю. В интернете советовали брызнуть нашатырем или перекисью водорода. Я все сделал как велели. К запаху мочи прибавился запах аптеки. Пришлось выбросить.

Я ответил, что моя обувь стала жертвой кошачьего произвола.

— А если без паясничания?

— Получу зарплату, куплю.

— Опять кроссовки? Или сланцы?

Я ответил, что новые туфли тоже подойдут.

На шефа мне было плевать. Тоже мне Киров нашелся. В школе рассказывали, что кто-то не пришел на похороны Кирова, потому что была зима, а у человека не нашлось теплой обуви. Свое отсутствие он объяснил весьма логично. Кирову уже ничем не помочь, а ему болеть нет никакого резона. Не помню, чем кончилась история, вроде бы государство выдало обувь за казенный счет вместе с телогрейкой и путевкой на север. Я еще раз посмотрел на шефа. На его похороны я пойду, даже если придется нацепить на ноги пакеты.

На обед я отправился к матери. Она посмотрела на мои «трактора» и нежно погладила по голове.

— Сынок, я пенсию вчера получила. Вот, возьми на обувку.

Я жутко разозлился. Ох уж эта чертова обувь. Маму жалко, а шеф, паскуда, у меня получит. Пенсию я оставил маме, пообещав купить такие туфли, чтобы даже Кирову в гробу завидно стало. Решить-то решил, да только с деньгами было туговато. Зарабатываю я неплохо, только месяц уж выдался затратный, да и я по дурости занял ползарплаты дружку, которого видел шесть раз в жизни. Набрав его номер, понял, что в седьмой раз увидеть вряд ли получится. Но мысли материальны. Пока курил, услышал свист и хриплый, сиповатый голос, который я узнал бы из сотен других голосов.

— Славон, Славо-о-о-н. Фью-ю-ю-ю-ю-ю-и-и-ть!

Самое отвратительное существо на свете — Вася по кличке Тарабан шел в мою сторону. В пять лет он клянчил у меня леденцы и игрушки. В тринадцать — стрелял сигареты. В пятнадцать пытался грузить на деньги. Денег у меня отродясь не было, но Васю мои объяснения не устраивали, он жаловался старшим товарищам. После длительной беседы все расходились восвояси ни с чем. Впрочем, мне иногда прилетал лиловый «фонарь» под глаз, но я до сих пор считаю это сомнительным приобретением. Васю я ненавидел люто и бескорыстно. Время шло, дворовые друзья женились, обзаводились детьми, работали, уезжали за границу. Вася же предпочитал постоянство. Пил, сидел, снова пил. Друзья делились с ним одеждой, старыми сотками, обувью. Я не давал Васе ничего. От слова — совсем. Впрочем, однажды накормил его бургером, оставленным кем-то на скамейке.

— Славо-о-он. Здарова брат, как она?

— Кто она?

— Ну жизнь, епта!

— Честно? Без тебя была лучше.

Вася не обиделся. Он заржал гнусавым голосом, обнажив коричневые осколки, которые по старой памяти называл зубами.

— Базару нет, считается. Я же тебе пятеру должен.

— Есть такое.

— Должок есть должок. Проигрался — плати или готовь вазелин, — он снова загоготал, а потом сказал вполне серьезно: — Есть сдача с десятки?

Сколько раз я корил себя за глупость. Но лох — это судьба. Я полез в кошелек и «засветил» Васе деньги. Двадцать минут я выслушивал жалобы на тяжелую долю, свалившуюся на этого почти святого человека. Отправившись пьяным на Крестный Ход, он отхватил люлей от казаков возле церковной калитки. Успокоив Васю тем, что все великомученики подвергались гонениям за веру, я уже не смог закрыть этот кладезь теологии.

— Братан, не поверишь. Матерью клянусь, ко мне сам Бог приходил. Сижу я на кухне, бухаю сам на сам. А тут он. Белый такой, с бородой. Говорит: «Жаль мне тебя, братиша, совсем запутался». Не поверишь, до утра проревел.

— Верю, Вася. Я всегда знал, что ты избранный.

— Зря ты так. Я же с тобой по-людски.

От религии мы перешли к сугубо меркантильной беседе касательно финансовых потоков и источников пополнения Васиного бюджета. Его главной задачей было отжать у меня десятку. Вася осторожничал. Однажды, заебав меня до ручки, он схлопотал короткий в челюсть, свалившись как подрубленный телеграфный столб. Лишь потом я узнал, что Вася при падении получил все мыслимые травмы. Его мать пришла к моей просить денег на лечение, прихватив с собой кучу медицинских документов. Я об этом узнал много позже. Мать, отдав две пенсии, даже не додумалась сфотографировать липовые справки. Она взяла с меня слово, что ни при каком раскладе я не буду разбираться с Тарабаном и его семейкой.

— Ты понимаешь, что эти дебилы не потратят на Васино лечение ни копейки?!

— Славушка, ты не прав. Настойка боярышника тоже приравнивается к лекарственным препаратам.

Что я мог сказать в ответ? Она была моей мамой, а я — ее сыном.

И вот теперь Вася распинался в лести, пытаясь выцыганить из меня немного денег. Я не хотел, чтобы Васина мама снова пришла к моей матери, но понимал, что минута — максимум две, и история повторится. Спас меня, как ни странно, человек, которого я ненавидел даже больше, чем Васю. Звали человека редким именем Мартын, но гражданскому населению он был известен как Флакон.

Флакон не поздоровался со мной. Этот взрослый суровый мужик протягивал заскорузлую пятерню только сидельцам. Васе он руку пожал. А заодно передал денег, что-то прошептав на ухо. Вася расплылся в янтарной улыбке. Я не знал, за что Васе причиталась такая огромная сумма. Судя по немытой роже — точно не за интим-услуги. Хотя кто знает пристрастия Флакона.

— Ну все. Финансовый вопрос решился? Я могу забрать пятеру?

Вася чесал в затылке. Я понимал, что он не расстанется с деньгами ни за что на свете и… ошибся.

— Братан, это-о-о. Бабки не мои. Греф. Надо пацанов подогреть, срочняк, — он косил глазом на курившего неподалеку Флакона в надежде на поддержку.

— Молодец, Василий. Уважаю за характер. Когда будешь загревать, не забудь рассказать, что ты жалкую пятеру третий месяц висишь.

Флакон нас услышал. Начались разговоры «по понятиям», смысл которых сводился к следующему: мне нужно забыть о долге и простить все старым товарищам. Ну уж нет! Эти эпические долбоебы достали меня всерьез. Я стоял на своем, пока они не пришли к соломонову решению — сыграть на долг в карты. Я по дурости согласился. Эти гиены в жизни не вернут деньги. Карты давали мне шанс успокоить совесть относительно честным проигрышем. Паниковать я начал, когда выиграл первые пять тысяч. Флакон не отставал, требуя играть еще. Я казнил себя за тупость, вовлекшую в игру, но уже было слишком поздно. Флакон, как почетный фунфурье нашего города, был с утра на стакане и частенько ходил мимо масти. Вася, которого обсчитывали даже в магазине, никогда математическими знаниями мир не баловал. Да и мне карта сама шла в руки. Не прошло и сорока минут, как я выиграл все деньги, что у них были. Отказавшись играть на часы, сотки, золотые зубы и «клянусь матерью, отдам послезавтра», я стал прощаться. Витя начал клянчить хотя бы десяточку отцу на лекарства. Десятку я ему «занял», но за лекарством не пошел. Пусть сами его разопьют за мою победу.

Я был счастлив. Сто двадцать шесть тысяч — за такую сумму можно было купить обувь у самого Кирова. Не стал мелочиться и поехал на такси в «Престиж». По дороге прикидывал, сколько выкрою из выигрыша и на что потрачу. В «Престиже» приобрел отличную пару туфель за сорок тысяч. Дороговато, конечно, но ведь неизвестно, когда еще прикатит такая удача.

— Молодой человек, вы мою ложку забрали.

Самый приятный, самый мелодичный голос требовал у меня что-то, а я, как дурак, не мог понять, о чем речь. Она подошла и аккуратно вытащила из рук длинную серебристую ложку для обуви. Я смотрел и думал: неужели бывают такие красивые люди. Девушка мерила симпатичные замшевые сапожки. Возле нее валялось не менее дюжины пар разных цветов и форм. Вытянув ногу вперед, она спросила:

— Красиво?

— Лучше, чем у Кирова.

Она посмотрела на меня как на идиота. Впрочем, не сильно ошиблась.

— Даже если бы вы лапоть надели, красивее этого уже ничего не будет.

Девушка ухмыльнулась. Подошла продавщица.

— Я дозвонилась. Зеленые сейчас принесут. Вместе с этими, — она указала на пару коричневых сапожек, — будет сто две тысячи семьсот.

Незнакомка, разозлившись, стала еще краше. Она кусала от обиды пунцовые губки, на щеке запульсировала хрупкая жилка. Мне хотелось защитить свою прелестную соседку, но помощь не понадобилась. Девушка долго спрашивала про какие-то скидки, спорила, пыталась торговаться. Продавщица на все отвечала:

— Нет. Мы вам и так продаем в убыток.

В гневе красотка стала звонить знакомым. Микрофон у нее был громким, мне оставалось только греть уши с умным видом. Парни, отвечавшие на звонки самыми нежными голосами, моментально меняли тон и тембр, едва заслышав просьбу о деньгах.

— Сколько вам не хватает?

Она сделала вид, что не услышала вопрос. Я задал его продавщице.

— Сто две тысячи семьсот, у девушки есть сорок пять тысяч, значит…

Я протянул ей шестьдесят тысяч.

Девушка посмотрела на меня как на ненормального.

— Но зачем? Я сейчас найду…

— Не нужно искать. Возьмите.

Мне на самом деле не жаль было денег. Легко пришли, легко ушли. Тем более я уже купил себе туфли.

— Стойте. Вы никуда не уйдете. Я не отпускаю вас. Запишите мой номер телефона. Я верну все до копейки.

Спорили мы очень шумно. Нас попросили покинуть бутик. Я предложил продолжить дискуссию в кофейне.

— Что значит — вы не возьмете денег? Я похожа на содержанку? Или на вашу девушку?

— На содержанку — нет. На девушку — возможно.

Мы быстро пришли к консенсусу. Денег я не возьму, но Дина, так звали мою новую знакомую, купит мне сувенир на свое усмотрение. Встретимся мы через неделю в монгольском ресторанчике на первом этаже. Когда мирские дела были улажены, мы заказали кофе, закусок, соков и проболтали почти до закрытия. Я проводил Дину до стоянки такси. Дальше она не позволила.

***

Мы встретились через два дня. Ждать больше не было сил. Все это время болтали по телефону, пять раз я пополнял баланс. Дина подарила мне футболку-поло небесно-голубого цвета, очень красивую и, судя по бренду, весьма дорогую. Я пытался сопротивляться, но разве можно в чем-то переубедить Дину?

— Надеюсь, ты не думаешь, что я пришел сюда только из-за сувенира?

Дина с серьезным видом распахнула свои огромные кошачьи глаза.

— А разве был какой-то другой повод?

Я хотел что-то съехидничать, но вместо этого поцеловал Дину. Она не сильно сопротивлялась, лишь в конце поцелуя промолвила:

— Вот н-наглый!

Несмотря на холод, мы обошли полгорода, сдался нам этот монгольский ресторан. Все это время я держал ее за руку и боялся сломать хрупкие пальцы.

— В следующую субботу идем в театр. Ты любишь театр?

— Очень.

— Когда был в последний раз?

— В девятом.

— Почему я даже не сомневалась?

Я крепче сжал ее ладонь.

— И что давали?

— Пиздюлей. За то, что светили артистам в глаза. Лазером.

Она хлопнула меня перчаткой по плечу.

— Не матерись. Тебе не идет.

Дина прижалась ко мне.

— Слава, в театре будет экспериментальная пьеса. Пьесу ставили мои друзья.

— Парни?

— И парни тоже. Не смей ревновать. Главный режиссер — гей. И мой хороший друг. Я тебя с ним познакомлю.

— Спасибо. Не стоит.

— Слава, я серьезно. Ребята старались, я обещала поддержать их, а ты составишь мне компанию. Сможешь один вечер побыть романтиком?

— Для гея?

— Для труппы. Ребята и вправду старались. Ты же мой умничка.

Она слегка привстала на цыпочки и чмокнула меня в шею. После такого я готов был стать романтиком, лириком, а может, и хипстером. Я был уверен, что смогу полюбить спектакль, вознести его до небес, даже если главные роли исполнят Вася и Флакон.

***

Я очень хотел пойти в Динином подарке. Прошли времена, когда в театр ходили в костюмах. Футболку я отгладил так, что ткань блестела голубым неоновым блеском. Новые туфли начистил сам. Старые ботинки облил жидкостью для разжигания костров и спалил на помойке. Видео разослал друзьям. Написал Дине. Спросил, готова ли она. Дина ответила, что собирается, а еще наказала надеть рубашку посветлее. Пришлось снова включать утюг.

Рванул к театру, Дина запретила встречать ее у подъезда. Купил гвоздик. Ненавижу гвоздики, но других цветов, кроме вялых роз, просто не было. Ждать нужно было еще полчаса. Я мерз возле портретов театральных деятелей нашего города, когда внизу увидел Никитоса. Резко отвернулся к портретам, но Никитос уже заметил меня. Ну почему, почему? Астрологи объявили неделю знакомых Вячеслава? Количество долбоебов увеличилось вдвое? Неудачная шутка из старой игры совсем не успокоила. Меня всегда удивлял этот феномен. Не видишься с людьми по двадцать лет, чтобы встретиться носом к носу, когда они совсем не нужны.

— О, Славон. Здарова, дружище. А я иду, смотрю — ты, не ты.

— Здравствуй, Никитос.

— Не Никитос, а Никита Михайлович.

— Никита Сергеевич.

— Не-е, брат. Михайлович. А я, брат, переезжаю. Навсегда.

— Куда? Швейцария, Цюрих?

— Не-е. Сызрань.

Произнесено это было с таким апломбом, что я засомневался, где лучше — в Цюрихе или в Сызрани.

— Что там? Мэром назначили?

— Ты все шутишь. Надо быть серьезным уже. Батяня жинкин из тюряги выходит. Дом нам оставить хочет.

— Ну что же — вполне достойное и логичное решение. Буду в Сызрани, пустишь на постой?

— Блин, брат, там в доме с нами бабка, сеструха батянина, ее дочка, ебырь евоный и…

— Никитос. Шутка. Юмор. Надеюсь, бог милует от таких путешествий.

— Брат, зря ты так. Город — во какой. Люди — вот такие.

— Никитос, шучу. Приеду — по пивку. Договор?

— Посмотрим. Дел выше крыше. А ты че с этими, умер кто?

— С кем, с этими?

— Ну с цветами. Они же только на похоронах…

В этом мой приятель был прав. Дарить Дине гвоздики — лучше уж сразу переехать с Никитосом.

— Помянуть знакомого пришел.

Я положил гвоздики перед портретом пожилого мужчины в очках. Внизу было написано «Крыль В.А., осветитель».

— Умер?

— Увы.

— Давно?

— Давно.

— А похоронен где?

— Рядом с Кировым.

— С Кировым. М-м-м, видать, хороший человек был. Ну, земля пухом.

Помянув неизвестного Крыля, мы обнялись и распрощались. Никитосу давно было пора в амбулаторию за справкой «кал на яйцеглист». Меня же внизу искала глазами Дина, девушка, с которой я готов был хоть сейчас улететь навеки в Цюрих. И даже в Сызрань.

В фойе Дина двадцать минут расцеловывалась с приятелями. Я решил не мешать и ушел в буфет. В буфете было полно народу, есть не хотелось, я взял воды и спустился в курилку. В курилке наткнулся на Крыля. Он посмотрел так, словно знал про гвоздики.

Едва поднялся наверх, как Дина накинулась на меня, потащив в зал.

— Где был? Я хотела представить тебя друзьям.

— Беседовал с Крылем.

— Кто такой Скрыль?

— Великий человек.

Дина гневно посмотрела и показала кулачок. Прелесть. Знакомы чуть больше недели, а она уже понимает мой юмор.

В зале я сразу уловил давно забытый, но такой знакомый запах театра. Кресла ли так пахнут, паркет или костюмы актеров — я не знал и никогда не узнаю. Рядом со мной, расхлябав ноги, развалился какой-то хрен. Вот уж и вправду — месяц долбоебов. Хрен, едва дождавшись опоздавшей девушки, начал жужжать про то, что ему скучно и надо идти домой. Девушка стремилась урезонить своего кавалера, но это было бесполезно. На сцене происходила какая-то дрянь, которую Дина тактично называла перфомансом. Актеры в зеленых костюмах, похожих на презервативы, прыгали по сцене, у мужчин костюм был разрезан на груди, у женщин — на животе. Смысл всей этой трехомудии сводился к тому, что нужно отвлечь внимание от сисек и обратиться к душе.

Я наклонился к Дине и шепнул, что когда сиськи десексуализируют, я попрошу остановить землю. Она слегка шлепнула меня по ноге, но потом украдкой чмокнула в щеку. Дина смотрела спектакль, а я смотрел на Дину и старался угадать, когда она моргнет. Дина хлопала в ладоши, смеялась и ни разу не отвлеклась на сотку. Внезапно я вздрогнул от жуткого визга. Зеленые гондончики выбежали в зал и начали скакать между рядами, хлеща зрителей руками-лепесточками. Толстяк, сидевший в ряду передо мной, не выдержал и громко заорал:

— Что за херня творится?

Я рассмеялся, вместе со мной рассмеялось несколько человек. Дина шикнула, попросив уважать актеров. Толстяк обернулся, я показал ему большой палец в знак солидарности. Мой сосед продолжал выяснять отношения. Гондончики отвратительно визжали. Несколько зрителей покинули зал. Когда актеры добрались до нашего ряда, Дина схватила меня за руку. Гондончики пихались, толкались, лапая всех подряд. Двое с трудом протиснулись сквозь ноги, один наступил на новую туфлю. На нижнем ряду дело обстояло еще хуже. Сразу четыре зеленых долбоеба ломились в узкий проход. Толстяк печально посмотрел на меня. Я отдал честь. С его габаритами не могло быть и речи, что эти четверо проскочат без последствий. Так и случилось. Актеры заверещали, захлопали по толстяку своими лепестками, а он лишь обреченно мотал головой, словно медведь, затравленный дворнягами. Толстяку пришлось встать, чтобы пропустить это адово племя. Актеры напирали, в итоге один из них свалился с грохотом на пол. Зал, уставший от этого трэша, с наслаждением зааплодировал. Толстяк подставил ладонь, я звонко хлопнул по ней. Когда все немного угомонилось, к толстяку прибежала квадратная тетка в оранжевом жилете. Она громким шепотом увещевала моего единственного союзника вести себя подобающе, иначе актеры остановят спектакль.

На сцене происходило какое-то действие, но смотрела его только Дина, народ постепенно расходился. В какой-то момент соседка, устав от упреков мужа, психанула и начала продвигаться к выходу. Женщина в фиолетовом забухтела и перекрыла выход ногами. Соседке пришлось вернуться. Мужик пытался ее урезонить, они громко ругались, контролерша в оранжевом жилете призывала их к совести. Дина зевнула. Потом полезла в сотку. Ура. Еще немного, и мы свалим отсюда.

— Дина, спектакль скоро кончится?

Она, пожав плечами, стала рыться в сумочке. Затем привстала, аккуратно поправив юбку.

— Я с тобой.

— Куда? В дамскую комнату?

— В кабинку обещаю не заходить.

Дина, чмокнув меня в губы, начала продвигаться к выходу.

— Потерпи. Я скоро буду.

Я терпел и откровенно скучал. Мужик рядом стыдил жену за какие-то эсэмэски, лайки посторонних мужчин и ночной звонок от знакомого по имени Леня. Семейная разборка порядком мне надоела. Я злился на них, злился на зеленых гондончиков, злился на фиолетовую тетку, цыкающую по каждому поводу. Толстяк с переднего ряда оказался мудрее и покинул этот кордебалет. Счастливчик, я почему-то был уверен, что его ждут блэкджек и шлюхи, а меня — еще полчаса ада. Дины все не было. Я начинал злиться. В это время соседка снова взбрыкнула и быстро прошлась по моим ногам. Мужчина бросился вдогонку, пытаясь ее удержать. Он основательно пнул меня по коленке и даже не извинился.

— Осторожнее можно?

Мужик, не отпуская женщину, посмотрел на меня гневно и бросил:

— Ебало завали!

Шеф, Вася, Флакон, мои нелепые сожженные ботинки, Никитос со своей Сызранью, Крыль, светивший откуда-то из-под потолка, долбоебы в костюмах — все превратилось в жуткий, пульсирующий, противный нарыв, который наконец лопнул. Я вскочил на ноги и что есть силы боднул мужика головой. Удар был неточен, мой враг, схватившись за нос, отпустил женщину, и она сбежала. В узком проходе мы начали обмениваться ударами, словно медведь и мужик на знакомой всем русской деревянной игрушке. Люди зашипели как проколотые шины, но наша агрессия заткнула их лучше всякой вулканизации. Шипение прекратилось, народ повалил к проходам. Бой продолжался.

А дальше — мне порвали рубашку, сломалось двадцать шестое кресло и фиолетовая женщина затоптала нас ногами.

Внезапно в зале загорелся свет и вбежала полиция. Уже со скрученными руками мне удалось лягнуть противника по коленке. Он тоже в долгу не остался, но промахнулся, задев сапогом фиолетовую цыкалку. Нас растащили в разные стороны. Когда выводили из зала, испуганная труппа смотрела так, будто я был главным зачинщиком. В коридоре собрались актеры, работники театра и контролеры. Даже сам Крыль спустился со своей лампы, чтобы торжествовать победу. Для них — я был вражиной, сорвавшим спектакль, покусившимся на святое отморозком, не достойным сожаления. Я же ощущал себя по меньшей мере Уильямом Уоллесом, которого ведут на казнь. Но ничего у меня не получилось. Молодой сержант крепко скрутил мне руку и вместо героя Шотландии перед народом протащили нечто среднее между курицей и кенгуру.

На всем белом свете нашелся лишь один человек, которому была небезразлична моя судьба. Не пытайтесь угадать. Это не Вася, не Флакон и даже не Киров. Дина, забыв свои заветы об этике и культуре, набросилась, как разъяренная сойка, на моих конвоиров и билась до тех пор, пока они не выпустили меня, нацепив наручники. Я хотел обнять мою нежную пассию, но со скованными руками это было непросто.

Нас отвезли в РОВД, а после того как мы уладили все вопросы с администрацией театра и усатым майором, отпустили.

В такси Дина набросилась на меня.

— Какого хрена ты устроил все это шоу?

Двадцать минут Дина читала лекцию о толерантности и уважении. Честно сказать — все пропустил мимо ушей, поскольку смотрел на ее чулки. Наконец фонтан изобилия иссяк. Дина сказала, что сильно испугалась за меня, и это было приятно.

— Спектакль, конечно, так себе. Но все же… Ребята очень огорчились. Ты сорвал их премьеру. Как мне теперь представить тебя?

— Ты так переживаешь, словно собралась знакомить с родителями.

— Что? Какие еще родители? С тобой невозможно серьезно разговаривать.

Дина хотела заново завести шарманку, но я набросился на нее и начал целовать. Чертов таксист резко затормозил, и только поэтому мы отлипли друг от друга. Дина достала зеркальце и стала подкрашивать губы.

— Нет, это конечно охерительно, — тут она попыталась подделать мою интонацию: — «Ах Дина, ты так переживаешь, словно знакомишь с родителями!» Ну а что? Поехали прямо сейчас. Самое время — в порванной рубашке и без торта. «Мама, папа, позвольте представить — это мой парень Слава. Мы знакомы несколько дней, еще не спали, но уже дрались в театре».

— А я твой парень?

— Хуярень!

Услышав последнюю колкость, я понял — женюсь.

P.S. А с футболкой-поло небесно-голубого цвета ничего не случилось. Я забыл надеть ее в тот день. Кто же носит футболку под рубашкой.