Диаволы

Солнце над нашим домом встает позже всех. Медленно поднимаясь со стороны многоэтажек, оно лишь к обеду заглядывает в мои окна. К тому моменту в нашем доме уже все на ногах.

— Сто двадцать три жильца живут, даже солнце к нам не хочет идти, — выбивая хлопушкой пыльный коврик на балконе, недовольно ворчит тетя Хеба, — сто двадцать три жильца, из них сто двадцать терпимые еще люди, а трое — сущие диаволы.

Она всегда так говорит — диаволы! Это про меня, про своего сына Колю Иваниди и дядю Наума.

— Какие сто двадцать три жильца, — отвечаю я ей, загибая пальцы, — Иваниди, то есть вы, Муратовы, то есть мы, Пиркины с первого этажа, которые уже на чемоданах, и дядя Наум. Всего одиннадцать!

— Тебе мало, что ли? Одиннадцать человек в подъезде дома, который и двоих не выдержит. Ты хоть знаешь, сколько дому лет?

Знаю, отец рассказывал, что дом построили временно для первоцелинников.

— Чтоб не замерзли в степи, — говорил он, — года на два-три, не больше. А стоит уже тридцать лет. И еще столько же простоит, там, — он поднял руку вверх, — когда лозунги заканчиваются — начинается настоящая жизнь! — Тридцать пять лет этой деревяшке, — продолжает тетя Хеба, — кому он нужен — одноподъездный щитосборный дом. В Греции, знаешь, какие дома? Из мрамора. А тут? Из камыша.

Я смотрю с балкона на Ишим. Не знаю, как тете Хебе, а мне нравится. Хотя солнце могло бы и пораньше к нам заглядывать…

Все жильцы нашего дома собираются переезжать из него. Иваниди в Грецию. Пиркины в Израиль. Дядя Наум в Германию.

— А мы? — спрашиваю я отца. — Мы куда поедем? В Монголию?

— Тут умрем, — отвечает отец, паяя какую-то деталь от телевизора, — где родились.

— А я где родился?

— В первой городской.

— А там тоже по национальности принимают?

— Блин, — отец прижег паяльником палец, — иди погуляй. Разрешаю.

Двор наш — это заросли прибрежного камыша с небольшим пяточком песка, наваленного прям около дамбы. Строители не достроили лестницу, поднимающуюся к бетонному заборчику, и мы карабкаемся по насыпи, каждый раз покоряя ее в одном и том же месте. Тропинка ведет сразу на дамбу. Внизу бежит Ишим. Через Ишим парк. За парком еще один парк. А дальше степь!

— Спорим, — предлагает мне Коля Иваниди пари, — что я на одной руке переплыву Ишим?

— Я уже переплывал.

— А спорим, — не отстает он, — что я с машинного прыгну в реку?

— Я уже прыгал.

— Щучкой?

— Солдатиком.

— А щучкой слабо?

Прыгать щучкой с моста в реку, где на глубине лежат брошенные бетонные блоки с арматурой, глупо. Хотя если разобраться, то и солдатиком глупо. Глупо вообще прыгать туда, откуда есть шанс не вернуться. Но это для Давы Пиркина глупо. А для меня и Иваниди в порядке вещей.

— Дугаки вы, — предупреждает нас Дава, — совсем у вас чувства нет.

— Какого чувства еще? — спрашивает Иваниди.

— Дава! У меня есть предчувствие! — говорю я.

— И что оно тебе говорит?

— Что надо прыгать. Щучкой еще никто из пацанов не прыгал. Мы первые.

К этому времени Иваниди уже снял майку. Оставшись в красных, кумачовых трусах, которые тетя Хеба то ли перешила со своих, то ли раскроила флаг и надела на сына, посчитав, что их можно использовать и как шорты. Трусы, словно знамя, колыхались на Иваниди, периодически то надувались словно шар, то спускались и, задираясь, обнажали мужские места моего друга.

— Ничего, — сказал Коля, потирая ноги, — чувства, может быть, и нет, но зато есть цель! А цель оправдывает чувства.

— Самосохранения, — закончил свое предупреждение Давид. — Одумайтесь!

Мы с Колей залезли на мост и, прижавшись к перилам, поползли на середину, туда, где глубина Ишима достигала метров четырех-пяти. Прыгать с краю было опасно. А на середине шанс какой-никакой еще имелся.

— Кто первый? — тащась на коленках передо мной по наваренной узкой площадке, спросил Иваниди.

Периодически отмахиваясь от развевающихся на ветру трусов моего друга, я сказал:

— Давай вместе.

— За руки?

— Щучкой за руки?

— Я на Олимпиаде в Сеуле видел. «Синхронные прыжки» — называется, — придерживая трусы, сказал он.

— Давай, — согласился я и, доползая до середины моста, остановился. Смотреть вниз было страшно. Ишим ускорял течение с заходом под мост и, создавая омуты, закручивал их воронкой с такой силой, что казалось, он хочет вскрыть дно, пробуриться вниз и перейти подземные воды. По бокам от воронок, как рифы, возвышались бетонные блоки с торчащими из них, словно мурены из нор, черными арматурами. Сама вода была мутной от работающего неподалеку земснаряда, и муть, вздыбленная к вверху, закрывала всю видимость безопасных для прыжка мест.

— В воронку надо, — сказал я, приподнимаясь с колен, — один вариант только. Прыгаем в воронку, вот ту, — я указал Иваниди на самый большой омут, — добиваем до дна и, отталкиваясь ногами, выходим метров десять от нее — вот туда, к берегу!

Иваниди, придерживая трусы, тоже поднялся и стоял на самом краю узкой площадки. Напоминал он мне в этот момент Гавроша на баррикадах. Только в отличие от настоящего Гавроша, Иваниди, разорвав флаг Франции, забрал у «Свободы» себе на трусы красный цвет.

— Согласен, — утвердил мой план Коля, — верное решение, — покрутив головой от левого до правого берега Ишима, он добавил: — Только давай чуть передохнем и прыгнем.

— Давид! — заорал я оставшемуся на мосту другу. — Давай к нам!

Ответа не последовало. Я прижался к перилам и чуть приподнялся. Давы нигде не было.

— Да у него чувство же, — снисходительно сказал Коля, — вот и слинял. Да и бог с ним. Все равно прыгать он не будет.

Минут пять мы сидели на кромке площадки и болтали ногами над Ишимом, выглядывая, как ведет себя воронка, в которую хотели прыгать. По мосту изредка проезжали машины, спешащие на левый берег города, забитый дачами и лесопосадками.

— У тебя есть дача? — зачем-то спросил Иваниди. — У нас нет. Мама говорит, в Греции будет. Оливки растить начнем.

— Есть. Там, — я махнул рукой через мост, — картошка да малина.

— В Греции есть все, — вздохнул Иваниди.

— Да ты достал уже со своей Грецией, — не выдержал я, — когда уже уедете?

— Ты просто завидуешь, — спокойно ответил Коля, — все уезжают. Дядя Наум, Давид. Одни вы никуда не едете.

— Едем.

— И куда?

— В Улан-Батор!

Иваниди усиленно зачесал свои ноги.

— Врешь?

— Тебе? Я и другим уже перестал врать. А тебе вообще никогда не врал.

— В Монголию? Че, честно, что ли?

— Ну честно. Отец сегодня сказал. Клад Чингисхана искать будем. Могилу его.

От восхищения Иваниди даже хрюкнул.

— Вот это да. А меня возьмете?

— А как же Греция? Оливки? Да и тетя Хеба тебя не пустит. — Сдалась мне эта Греция! Че я там не видел? А оливки противные. Ты их ел? Я же тебе давал. Ты выплюнул. Не ел даже. И зачем мне эти оливки там? Я что, дачник, что ли?

— Подумаю. Как говорит Валентина Павловна, посмотрим на ваше поведение, Николай Ставрович Иваниди. И если поведение будет хорошее — то быть вам октябренком.

Коля засмеялся и плюнул в реку. Плевок закрутило на ветру, и он шмякнулся аккурат на мою ногу.

— Не специально, — извинился Иваниди, — зато надо учитывать поправку на ветер. Встаем? За руки?

Я кивнул и обернулся еще раз посмотреть, куда пропал Дава.

Со стороны улицы, которая выходила сразу на мост, бежали два человека. Один мелкий — это и был Давид — и один высокий, лысый и в растянутой серой майке.

— Стойте, дебилы! — заорал высокий мужик. — Стойте, я вам говорю!

Иваниди тоже обернулся на крик.

— Дядю Наума нашел. Родаки-то все на работе. Вот жук, — снова сплюнул в реку Коля. На этот раз плевок точно вошел в воронку.

Тем временем дядя Наум и Дава уже забежали на мост и, размахивая руками, орали нам остановиться.

— Муратов, ну ты же вроде не совсем дурак. Не прыгай. Иваниди. Не слушай этого цыганенка. Не вздумай прыгать. Вы двое придурков. Стойте!

— Поздно, — решительно сказал Иваниди и, схватив меня за руку, рванул вниз. Я, поскользнувшись на площадке, не успел как следует оттолкнуться и просто рухнул вниз.

Секунды две мы парили в воздухе, держась за руки, а затем наш полет разошелся, словно ракета-носитель со своей ступенью.

От удара о воду плашмя грудь мою сдавило и весь воздух, который я предварительно во время полета набрал в легкие, вышел наружу. Кружа по воронке, я уходил вниз, пытаясь сгруппироваться, чтоб, достигнув дна, оттолкнуться посильнее и выплыть подальше от опасного места. Где приземлился Иваниди и что с ним вообще происходит, было непонятно.

Грудь горела, все сильнее и сильнее сжимая мои легкие. «Может не хватить до дна», — даже подумал я и почему-то вспомнил маму и папу. Я всегда в таких моментах про них вспоминаю. Когда на льдине плавал и она оторвалась от берега, вспоминал их, когда на тополь залез и не мог слезть, когда головой застрял между перил и торчал там весь день, когда язык прилип к железной обмороженной качели… Вот и сейчас, уходя на дно Ишима, я думаю не о русалках и кикиморах, живущих на дне, а о них. Папе и Маме. Которые сидят себе на работе и работают, чтоб купить к следующему лету румынский спальный гарнитур.

Чья-то рука схватила меня за волосы и потащила вверх.

На левом берегу среди зарослей ивы и тальника мы с Иваниди, схватившись с разных сторон за трико, выкручивали его, выжимая капли воды.

— Сильнее крутите, рыбий корм ходячий, — прикрикнул на нас дядя Наум. Сам он сидел на большом валуне, рядом с ним сушились развалившиеся сигареты.

— Особенно ты крути сильнее. Голожопый! Тебя вообще спасать не надо было. Какая от тебя польза? Семь лет, а ума как у царя Приама. Ты вот скажи, — наливая водки в стакан, спросил он Иваниди, — какого хера он попер против всех?

Иваниди, потерявший в полете трусы, стоял голый и, дрожа на ветру, крутил вместе со мной мокрое трико дяди Наума.

— Среди вас, умственно недоразвитых моих соседей, только Давид Пиркин еще более-менее способен думать. Муратов и Иваниди думать еще не научились. Да и вряд ли научатся, — он громко выдохнул и залпом всадил полстакана водки.

Давид сидел рядом с ним и поддакивал:

— Я говогил им! Это безумие! Одумайтесь!

— Молодец, Дава! Далеко пойдешь! Вот когда совсем далеко уйдешь, не забудь, что был такой у тебя сосед дядя Наум. Который, возможно, еще живой и живет где-нибудь. Найдешь его, меня то есть, и приедешь в гости. А в гости что?..

— Что? — спросил Дава.

— С пустыми руками не ходят. Крутите вы сильнее. Капли совсем не капают. Голожопый! А ты как домой поедешь? Это же по всему мосту, потом по улице. Потом во двор! А там как раз и мама, и Алиса вдруг в гости придет? Муратов! Алиса вдруг в гости придет? А один голый, а другой с красной рожей от удара о воду. Вот она обрадуется!

— Не придет, — сжимая в руке трико, сказал я, — она с бабушкой в деревню уехала.

— Я из ивы сплету, — огрызнулся Иваниди, — как древние греки.

Дядя Наум налил себе еще водки.

— Это неистребимо. Ты, Иваниди, уже сам как древний грек. Не учишься, не читаешь, не работаешь. Скоро Зевсу молиться начнешь. Вино уже пьешь. Да, Дава?

— Да! Начнет! — сказал радостно Дава. Сегодня он был приближенным к нашему спасителю, поэтому кулак я показал, чтоб дядя Наум не заметил. — Вы когда прыгнули, то сразу неправильно. Надо так, — Давид поднялся и, чуть сгорбив спину, выкинул руки впереди головы, — а вы взяли и упали просто. Дядя Наум через перила перепрыгнул, только успел мне бутылку отдать, а сигареты не успел и за вами. Сначала Колю вытащил, а потом тебя. Ты вообще уже на дне был. Еще секунда, и все. Да, дядя Наум?

Эта парочка наших спасителей стала мне надоедать, и я, последний раз крутанув трико, протянул его дяде Науму.

— Все! Сухое! Спасибо вам! Я пошел домой.

Иваниди, обдирая словно козел иву, соорудил себе два венка. Один он натянул на голову, другой протащил сквозь ноги и водрузил заместо трусов.

— Все равно пипку видно, — указал ему дядя Наум, — ну это если внимательно посмотреть. А кому ты нужен — внимательно на тебя смотреть? Никому. Так что шуруйте до дому и сидите там тихо. А если будете баловаться, то я всем расскажу про эти прыжки. Понятно?

— Понятно, — промычали мы с Колей.

— И это… Не забудьте. Я вас спас. И вы мои должники. Завтра будем в войнушку играть во дворе. Поняли?

— Поняли.

Мы забрались на мост и зашагали в сторону дома. Дава с дядей Наумом остались сидеть на валуне и ждать, пока не высохнут сигареты.

Возле дома Иваниди мрачно сказал:

— Мама спросит все равно за трусы. Что сказать?

— Скажи, порвал и выкинул.

— Обо что порвал?

— Ну скажи, до кустов не дотянул!

— Ладно, — он пожал мне руку, — что-нибудь придумаю. Кстати, ты дна достал?

— Нет, — ответил я.

— А я достал, — улыбнулся Иваниди, — мягкое такое, как кашица. Ногой нащупал какой-то замочек.

— Клад? — удивленно спросил я. — Не врешь?

— Я тебе когда врал? Завтра надо с берега туда заплыть и проверить.

— Завтра в войнушку играем.

— Послезавтра. Там точно есть что-то.

Вечером мама рассматривала мое лицо и грудь.

— Аллергия на что-то? Ты что ел?

— Оливки!

— Не ешь больше. И где ты их находишь?

— В Древней Греции все есть, — сказал я маме и пожелал спокойной ночи.

Солнце над нашим домом встает медленно. Позже всех жильцов. Даже позже меня. Тетя Хеба говорит, что поэтому диаволы так часто посещают это место, и переезжать отсюда нужно как можно быстрее.